Индеец, первым обнаруживший тело Хуана Эстебано, сразу же предположил, что касик пал жертвой злого демона. Тем более, что поблизости оказался трупик священной индейской собаки — течичи, а вглубь джунглей уводили характерные следы, обозначавшие путь огромного питона.
Передаваясь из уст в уста, зловещие новости о гибели иезуита-касика обрастали множеством подробностей. К моменту прибытия монахов профоса на Эспаньолу все местные индейцы, а заодно и негры с окрестных плантаций сошлись на том, что только демоны могли так жестоко расправиться с Хуаном Эстебано.
Иезуиты, отправленные отцом Франциском для расследования, тщетно пытались вычленить из горы фантастических басен хоть какие-то рациональные факты.
В результате, как это и бывает с подобными делами, многие из них, вместо того чтобы анализировать события, тоже уверовали в смерть касика от сверхъестественных сил. Особую роль в тех слухах, которые с переполненными ужасом глазами пересказывали местные индейцы, играл гигантский питон из сундучка Хуана Эстебано. По словам аборигенов, личина пятнистого змея — самая подходящая для демона. Разумеется, кому, как не касику, пристало водиться с тварью из загробного мира, да только на сей раз дело явно пошло не по правилам!..
Иезуиты низших ступеней из миссии, наслушавшись дикарских небылиц, не смогли ни в чем разобраться и были вынуждены донести отцу Франциску, что караиба убил сам дьявол, вселившийся в удава, — так они переосмыслили языческие домыслы индейцев. В конце концов, прибавили они, это все попущено Богом для Эстебано как вполне справедливая кара за гнушение Светом Христовым и возвращение к страшным кровавым обрядам предков. А за что же еще?!
Выслушав посланцев, профос еще больше помрачнел и затребовал трактат одного из своих предшественников, который, как он знал, изучал индейские верования. Наивный прелат еще в начале века надеялся отыскать в них лазейку, с помощью которой удалось бы сделать проповедь христианства более понятной язычникам. Отец Франциск не разделял этих прекраснодушных порывов, считая наиболее правильным и эффективным для дикарей обращение в католичество огнем и мечом. Еще будучи молодым человеком, готовящимся к посвящению в сан, он говорил товарищам: «Если мы ненароком убьем в этой войне нашего потенциального сторонника — не беда, ибо тогда мы приобретем надежного ходатая пред Господом, и он будет поддерживать наши дела, благосклонно взирая с Неба и помогая нам молитвами. Но еще больше пользы мы принесем, убивая несогласных. Так мы не только устраняем противников физически, но и даем слабым, колеблющимся и малодушным убеждение, что наша вера могуча не только благодаря мистике и чудесам, но и благодаря прямой силе. Все живущие во тьме невежества и самую грубую силу считают исходящей от Всевышнего. Они будут удостоверены, что Господь помогает нам!»
Труд преподобного Томмазо да Сангры показался отцу Франциску скучным и пресным. Он изобиловал рассуждениями на темы духовного мира, от которого человек отделен завесой в результате грехопадения; о том, что блаженство Адама и Евы в Эдемском саду заключалось прежде всего в том, что они могли непосредственно, без усилий общаться с Богом и ангелами. В раю, писал отец Томмазо, духовный мир был реальным и близким первым людям, а человечество, по замыслу Творца, должно было вместе с Небесным воинством составлять стройный хор, который бы «созерцал единого Главу хора и пел в гармонии с Главой». Обширное продолжение сей цитаты из свт. Григория Нисского отец Франциск пролистнул особенно раздраженно, ибо с семинарских лет питал глубокое отвращение к древним Святым Отцам, предпочитая сочинения более современного ему церковного автора — основателя Ордена