— Не хочу даже вспоминать.

— Значит, забыть не можете, — констатировал Алек. Фольгер их всех тогда чуть не приговорил тем, что припрятал на борту четверть тонны золота. — Балластная тревога означает, что на корабле перевес, а потому Дилан с доктором Барлоу все эти часы проводят в грузовом отсеке. Разбирают, должно быть, груз для выяснения, отчего он оказался тяжелее, чем ожидалось.

— Все это весьма логично, — согласился Фольгер, а затем покачал головой: — Но тем не менее я не вижу, как всего-навсего один грузовой поддон может сказаться на весе трехсотметрового корабля. Абсурд какой-то.

— Вовсе не абсурд. «Левиафан» по сути своей аэростат, так что вес у него досконально соразмерен с плотностью…

— Благодарю вас, ваше ясновельможное высочество. Однако, — Фольгер выставил перед собой руку, — вашу лекцию по аэронавтике предлагаю оставить на потом.

— А я думал, граф, — натянуто заметил Алек, — вам покажется интересным, как аэронавтика в этот самый момент не позволяет вам сверзиться с высоты вниз.

— Да, действительно. Так что лучше, наверное, оставить это за специалистами, да, принц?

На ум напрашивалось как минимум несколько резких ответов, но Алек попридержал язык. Почему, интересно, Фольгер в таком гнусном настроении? Помнится, когда пару недель назад «Левиафан» повернул на восток, он был очень даже доволен, что летит подальше от Британии, где его наверняка ждет заключение. Постепенно он обвыкся с жизнью на борту корабля, обменивался регулярно сведениями с доктором Барлоу и даже завязал приятельство с Диланом. Однако весь истекший день граф был явно не в своей тарелке: смотрел на всех косо, грубил. Да и Дилан что-то перестал носить ему поднос с завтраком. У них что, вышла какая-то размолвка?

Фольгер сложил карту и сердито пихнул ее в ящик стола:

— Выясните, что это за груз от русских, даже если вам придется выбивать это из того парня кулаками.

— Под «тем парнем», я так полагаю, вы имеете в виду моего доброго друга Дилана?

— Хороша доброта у этого вашего друга. Если бы не он, вы бы сейчас были на свободе.

— Это был мой выбор, — сказал Алек твердо. Быть может, Дилан и в самом деле настоял на его возвращении сюда на корабль, но винить тут все равно некого, да и бесполезно. Решение он, Алек, принял самостоятельно. — Но спросить я спрошу. А вам, быть может, не мешает попытать на эту тему доктора Барлоу: вы же с ней на короткой ноге.

— Да хоть запытайся, — Фольгер удрученно качнул головой. — Эта женщина говорит лишь то, что им удобно нам поведать. Порционно.

— Может, как ни странно, намек на разгадку есть в ваших газетах? Что-нибудь о том, что русским нужна помощь в северной Сибири?

— Если бы. — Вспомнив что-то, Фольгер достал из выдвинутого ящика стола какую-то бульварного вида газетенку и сунул ее Алеку. — Вот. Хотя бы тот американец-репортер перестал о вас кропать.

Алек взял, посмотрел: газета «Нью-Йорк уорлд». На передней полосе репортаж Эдди Малоне, американского репортера, которого они с Диланом повстречали в Стамбуле. Малоне проведал кое-какие секреты о готовящемся восстании, и Алек тогда выменял историю своей жизни на молчание этого выжиги. Результатом явилась серия статей об убийстве родителей Алека и о его бегстве из дома. Все это на редкость неприглядно. Хотя в этой газете было не об Алеке. Заголовок зазывно гласил: «Дипломатический провал неустрашимых!»