— Ты смотри! — Подначивал его Дулинский, — чтобы твой крыс у меня пайку не крысанул, а то попадёте оба по беспределу!

Асредин не оставался в долгу. Многолетнее общение с лагерным миром сильно обогатило его лексику.

Несколько минут он очень настойчиво объяснял Дудинскому что будет с ним, его мамой, папой и всеми родственниками, если с головы его Тошки упадёт хоть один волосок.

Находясь за колючей проволокой, что-то происходит в зачерствелых зэковских сердцах. У многих откуда-то из ниоткуда появляется чувство сострадания и особенной нежности к беззащитным животным — кошкам, хомячкам, мышкам. Может быть, потому, что в них арестант видит существа ещё более незащищённые, чем он сам, чувствует родственную душу, которую он может обогреть и приласкать.

Странно, как жестокость и черствость уживаются в них с редкой сентиментальностью.

Казах по имени Томаз, которого все звали Камазом, откуда то притащил котёнка.

По ночам котёнок лежал на его широкой груди, громко мурлыча, а тот гладил его по головёнке чёрным от никотина указательным пальцем.

Спавший рядом Дулинский подпрыгивал среди ночи в постели.

— Мля, Камаз! Убери своего кота, пока я его не придушил! Мурчит как трактор, в натуре. Заснуть невозможно.

Камаз отвечал:

— Да пошёл ты козе в трещину! Будешь мне мозг дрочить!

Вспыхивала перебранка с воплями и матом, грозящая перерасти в рукопашную.

Просыпался дядя Слава. Садился в трусах на койке. Минуту вслушивался в нарастающие обороты. Потом рычал:

— Ну — ка, ша! Братва камышовая! Что за война в Крыму? Крови хотите? По мусорам и дубиналу соскучились?!

Потом Полтинник закуривал и укладываясь спать долго бурчал:

— Мля, что за арестант пошёл? Ночью на дальняк пойдешь, на спящие лица глянешь, и тошно становится! Не лица, не хари! Среди вас виноватых же нет, потому что скотина безмозглая ни за что не отвечает!

И напоследок, громко на весь барак обещал.

— Завтра дам каждому по майлу, режьте друга до опиздинения!

Камаз и Дуля замолкали. Было слышно, как на кровати Асредина пищит крыса.

Дядя Слава натянув провисшие на коленях треники и накинув телогрейку плетётся на дальняк. Барак снова засыпал.

Утром крыса и кошка ели из одной миски. Звери, в отличие от людей, в неволе не жрали друг друга.

Колесо мог часами рассказывать о жуликах и ворах прошлых лет.

— Знаешь как ломали людей?

Воров он называет только так — людьми.

— Сначала разговорами прощупывали: «Ты вор? У тебя блатная вера? А готов как Христос на жердине болтаться?

Развелось сейчас мастей — положенцы, смотрящие, стремящиеся, пацаны. Все блатные, а людей мало!

Колесо задумывался.

— Раньше всё было просто — вор, фраер. Мужик, сука. И всё. Пидоры не в счёт.

Я прощупывал Колесо.

— А я по твоему кто? Какой масти?

Он опустил глаза, словно пытаясь разгадать возникшую перед ним загадку.

— Ты не мужик, Лёха… Похитрее будешь и душок в тебе присутствует, как у злыдня. Но и не блатной…

Колесо пошамкал губами. Потрогал указательным пальцем фиксу с золотым напылением.

— Ноет сука! — Поморщился.

— Фраер ты, Лёха. Даже не фраер, а пока всего лишь фраеришка. Не простой, битый. Но человек с тебя получится, если не ссучишься.