— Я все делаю очень тщательно, — ухмыльнулся он. — Выкладываюсь на все сто. Ну, ты поняла…

Мы вышли в широкий коридор, одна стена которого была увешана портретами, и оказались перед серебряной дверью, украшенной звездами.

— Кабинет императора, — сказал Эммет. — Но его нет, сама знаешь. Ты могла бы подойти к нему прямо там…

Не слушая его, я потянула дверную ручку и проскользнула внутрь.

В кабинете тяжело воняло кошачьей мочой и духами, и Эммет, который вошел следом, брезгливо фыркнул. В углу стояла большая клетка, и тигр в ней приподнял голову, уставившись на меня немигающими глазами, желтыми, как у путника.

— Так, давай-ка на выход, — скомандовал Эммет. — Если нас здесь увидят…

Я быстро осмотрела комнату. Шкаф с какими-то шкатулками и бутылками, письменный стол у окна, завешанного тяжелыми золотыми шторами, на полу роскошный ковер. Сунуть камень под него? Будет выделяться. А вот прямо по центру кабинета — небольшой столик, укрытый белоснежной скатертью, и два кресла. На подлокотниках того, что ближе к двери, паленые отпечатки ладоней. Я примерила к одному из них руку, и он оказался велик. Родерик?

Не мешкая больше, я принялась быстро вытаскивать шпильки, разбирая хитро уложенные пряди.

— Что это ты делаешь? — заинтересовался Эммет, который подошел к клетке с тигром и теперь корчил ему рожи. — Слушай, вообще это должно быть захватывающе — заняться сексом в кабинете императора, как считаешь?

— Мы же просто друзья, — напомнила я, высвободив наконец камень из прически.

Тряхнув головой, расчесала волосы пальцами, подкручивая прядки.

— Знаешь, бывают такие друзья с привилегиями, — не сдавался он.

Тигр зарычал, кусая желтыми клыками решетку, и Эммет предусмотрительно отпрянул подальше.

Положив кусок гранита на стол, я вынула из сумочки карандаш и нарисовала гексаграмму. Вышло прекрасно: все линии ровные, штрихи уверенные — не зря тренировалась. Можно запихнуть проклятие в кресло, между спинкой и сиденьем. Прямо под деревянный зад, как я и хотела.

— Я такого даже не видел, — нахмурился Эммет, подойдя ко мне и склонившись над столиком. — Но, судя по акценту на луче смерти, это не значит ничего хорошего. Арья, пойдем! Я не позволю тебе…

— Император избил мою мать, — отрезала я.

Я взяла камень в ладони, и линии гексаграммы еле заметно засветились.

— Арья…

— Не мешай! — разозлилась я. — Умолкни, Эммет! А лучше — уйди, пока никто не видит.

Я закрыла глаза, представляя себе накрашенную физиономию императора, его подведенные глаза, морщины, забитые пудрой, узкий язык, облизывающий иссохшие губы. Камень в моих руках стал горячий как картошка, которую только вынули из углей.

Когда мы переехали в деревню у моря, мама не сразу нашла служанку. Она не стала предаваться унынию, а развела костер прямо во дворе, объявив, что приготовит ужин сама. Первые картофелины сгорели, следующие оказались сырыми, и наши попытки поесть превратились в настоящее приключение. Нам удалось это только к ночи, когда звезды усыпали темное небо, и такой вкусной картошки я больше не пробовала никогда.

Передо мной всплыло мамино лицо с темными кругами под глазами, ее седина в проборе, содранный ноготь… Ненависть вспыхнула яростным огнем, переливаясь в гранит. Эммет тихо выругался, но я подождала, пока злость во мне не иссякнет, и лишь потом открыла глаза. Линии гексаграммы налились пламенем, который, затухая, оставлял после себя черноту темнее гранита.