В этот вечер, когда все стихло, норвежский профессор сидел над старинными документами один в помещении музея. Вдруг кто-то потрогал его за плечо. Профессор досадливо стряхнул руку: вот же он, драгоценный документ! Вот он! Его тряхнули за плечо посильнее.

– Да кто это?!

Возмущенный ученый повернулся. Перед ним стоял пожилой человек со значительным тяжелым лицом, с бородой и длинными волосами. Вроде бы профессор уже когда-то видел этого человека.

– Не лезьте в чужие дела, – явственно произнес пожилой человек по-норвежски. – Не ваше дело, у кого и где остались дети. Не лезьте… Вам понятно?

Возмущению профессора окончательно не стало конца и предела. Сделав рукой отрицающий жест, мотнув головой, он подбирал слова, чтобы убить на месте нахала. А пришелец заговорил снова:

– Говорю вам, не суйтесь, куда вас не просят. Не ваше дело, и никому дела быть не должно… Пока говорю по-хорошему: положите документы, уезжайте домой.

Опять профессору показалось, что где-то он видел этого человека. Профессор начал было вставать со стула, на котором продолжал сидеть, как его собеседник внезапно… растворился в воздухе. Тут только профессор сообразил, с кем беседовал и почему этот человек показался ему таким знакомым.

Позже ученый совершенно не стеснялся признаться, что покинул здание музея в сильной спешке, оставив документы живописно брошенными на столе. Больше он к ним никогда и не пытался вернуться. Через два дня он уехал на родину и больше никогда не появлялся в Красноярске. Не думаю, что главную роль сыграл тут страх перед призраком Фритьофа Нансена. Тем более что он не только перестал «лезть, куда его не просят», но и категорически отказывается сообщать, что отыскал и к каким выводам пришел.

Но вот что очень печально… Очень печально появление только одного такого призрака… У нас же чуть ли не целые направления в литературоведении стоят на выяснении животрепещущих вопросов: была ли Натали Гончарова лилейным ангелом или же черным демоном в жизни Пушкина? И как относился Лев Николаевич Толстой к Софье Андреевне, часто ли оставался в ее спальне и не было ли у него других интимно знакомых дам?

Очень жаль, что в зал, где недавно защищена была диссертация на тему «Интимная жизнь четы Пушкиных», не вошел Александр Сергеевич под руку с Натальей Николаевной и с парочкой дуэльных пистолетов за поясом. Войти бы ему, вежливо раскланяться с присутствующими, сесть в первом ряду и приготовиться слушать… Склонить голову с эдаким нетерпеливым выражением: ну что ж вы, ребята?! Давайте!

Жаль, что во время доклада на близкую тему – кажется, «Любила ли Толстого Софья Андреевна?» – не раздался стук палки по полу, не вошел крепкий жилистый старик с кустистыми бровями, опираясь на знаменитый костыль, обломанный об Герцена и Чернышевского.

Что… Впрочем, главное уже ведь и так понятно. Я искренне жалею, что призраки такого рода – явление чересчур редкое!

Мчатся древние лошади в мыле

По асфальту ночных автострад,

И стихи, что прочитаны были,

Снова в небе вечернем горят.

В. Шефнер

Это произошло в самой середине семидесятых годов. В эпоху, когда Брежнев каждый день жевал трехчасовую речугу-мочалку, макси-юбки были последним «писком» моды, а «мировая революция» официально оставалась целью существования советского строя. Хлеб тогда стоил двадцать копеек буханка, а сахар – девяносто копеек килограмм. Мясо стоило рубль девяносто копеек, но вот хлеб и сахар в магазинах еще пока были (сахар исчез только в восьмидесятые), а мяса в магазинах не бывало.