— Ой, Рит… — восторженно закатывала глаза Маринка, вспоминая свои последние приключения в студенческом общежитии, — если бы ты видела этого монстра! Такого мне ещё не приходилось лицезреть… разве что у Никиты с третьего курса. Да нет, у Ники чуть меньше. А тут… воооо! — Маринка растягивала руки в стороны, как рыбак, показывающий величину выловленной рыбины, — нет, даже вооо… и немного искривлённый.

Я не могла понять, как этот вялый огурец может быть искривлённым. Или прямым. Вялый можно крутить, как хочешь. Но Маринка с пониманием дела объяснила, что когда мужчина с женщиной занимаются «любовью», то огурец становится твёрдым. Это уже и вовсе не входило в моё понимание. Я смотрела на Маринку с завистью и завороженными глазами, желая поскорее увидеть всё это сама.

Наконец, момент истины настал. У меня появился парень, и я могла воочию убедиться в правдивости Маринкиных слов. Впрочем, для меня было важно даже не столько увидеть это чудо-юдо в штанах (а чего там рассматривать? — считала я), важнее было сказать Маринке, что я тоже… видела ЭТО. Факт того, что я не отстаю от подруги и тоже уже всё видела-перевидела был куда важнее, чем осмотр вожделенного объекта.

Покрывшись мурашками, из-за волнения, пробежавшими по коже, я медленно потянула язычок молнии Кирилловых джинсов. Кирилл, увлекшись поцелуями, на минуту отвлёкся и пропустил этот момент. Бдительность притупилась, и я умудрилась не только расстегнуть штаны, но и сунуть под ткань руку… Пальцы запутались в зарослях курчавых волос, я осторожно просунулась дальше… но ничего не нащупала. Кир почему-то поёжился, будто ему стало то ли больно, то ли неприятно, и… аккуратно вытащил мою руку из своих трусов. Решив, что сделала что-то не так, я сжалась от стыда и больше не настаивала на поиске Кириллова члена.

— Найдётся когда-нибудь, — решила я про себя. — Не будет же Кирилл ходить в брюках вечно. Снимет рано или поздно. Вот и найду.

Маринке о случившемся я не рассказала. Впрочем, она и не расспрашивала, увлечённая собственными похождениями и впечатлениями.

Несмотря на некоторое удивление и откровенное разочарование, испытанное после экспериментов на диване, наши отношения с Кириллом развивались по восходящей. Мои родители радовались возможности спихнуть дочь в приличные руки, каковыми, безусловно, были руки будущего торгпреда. Мама с папой приложили немало усилий к тому, чтобы вырастить достойную советского торгпреда жену. С детства меня водили в кружки, где я училась играть по нотам на рояле, петь в хоре и танцевать бальные танцы. Воспитывали меня в строгости, желая отдать в руки мужу высоконравственной или хотя бы девственной.

— Девичья чистота и непорочность — залог успеха, — повторяла моя мама так часто, как раньше, наверное, твердили в семьях закон божий. А бабушка сопровождала меня в школу и в кружки, наверное, до пятнадцати лет.

Мои родители представляли собой образец советской морали. Хоть в учебник по домоводству. Папа был функционером, ну то есть работал где-то в управленческом аппарате, мама преподавала. Она носила блузки, застёгнутые под горло, папа, по-моему, спал в галстуке. Слово «секс» у нас в доме считалось ругательством. Когда на экране телевизора в самом приличном советском фильме, пара склонялась друг к другу, намереваясь поцеловаться, мама ладошкой закрывала мне глаза. Самого секса в семье не было, как его не было и во всей стране. Во всяком случае, я никогда не наблюдала хоть какие-то проявления нежности родителей, не считая, конечно, прикладывания друг к другу щеками в моменты прощания. Это было для моих мамы и папы верхом демонстрации чувств. Да, и для меня тоже.