Утром из дому уходила первой Варя. Ее дежурство начиналось с восьми утра. Иногда Варя уходила с Надей: сестра приступала к работе на час позже, но их учреждения были рядом. Валерий жил по своему распорядку. В иные дни он уезжал из дому в шесть утра, чтобы к началу дневных смен попасть на заводы, а иногда отключал телефон и садился писать какие-то бумаги, которые называл «Записки».
Варя обычно выходила из дому с запасом времени. Она не любила спешить, устраивать себе и другим гонку, создавать напряжение, когда стучащее сердце поднимается и становится нечем дышать. Каждое дело должно делаться в свой час. Эту привычку Варя переняла от бабули — Олимпиады Захаровны.
Дорогу к больнице Варя проложила свою, особую. Можно было пройти короче: по главному проспекту три квартала, а потом узким проулком два квартала и триста метров через пустырь, который еще не застраивался. Здесь, в центре города, намечался обширный водоем: пруд, отводные каналы, фонтаны. Пока всюду лежали камни, бетонные плиты, металлические трубы.
Варин путь был гораздо длиннее. Она выходила к реке и берегом, по его кромке, засыпанной хрустящей галькой, между разросшихся кустов акации, рябины, боярышника не спеша шла к продолговатому семиэтажному зданию факультетской клиники.
Пока шла — целых полчаса! — у нее возникало ощущение, что идет она не по городу, а шагает через свои поля, на которых каждую осень школьники трудились на колхоз. Возможно, кому-то эта работа была в тягость, но Варе она нравилась. Ее захватывало веселье, которое не покидало ребят с утра до ночи. Мишка Огурцов, бесенок, в такие дни был неистощим на выдумки, и, хоть старался для всех, Варя чувствовала, что прежде всего он старается для нее.
Варя шагала не торопясь, чтоб насладиться на целый день сиянием реки, плеском ее вод, разбуженных отживающим свой век пароходом, хлопавшим плицами колес и сновавшим от берега к берегу; порханием щебетавших в кустах птичек, тихим и загадочным перешептыванием веток, чутких к порывам утреннего ветерка… Иногда Варя останавливалась и неподвижно стояла минуту-две на самой кромке яра, окидывая прищуренными глазами речную ширь, блекнущую, уже слегка побуревшую зелень холмов, убегавших куда-то далеко-далеко, за синеющий горизонт.
Что-то мятежное и мучительно-сладостное поднималось у нее в груди, и почему-то манило, нестерпимо манило домой, и на фоне всего, что видели сейчас ее глаза, причудливо мелькали милые, непередаваемо родные, родные до спазм в горле, лица бабули, мамы, папки, Мишки Огурцова, школьных подруг и приятелей. Порой Варе хотелось повернуться к громадам каменных домов, обращенных к реке сотнями окон и балконов, раскрашенных полощущимся на ветру бельем, крикнуть:
— Прощайте, люди! Живите счастливо! А я ухожу своей дорогой вон за ту синеву, где ждет меня жизнь, начертанная мне судьбой!
Но нет, Варя никуда не уходила, она вздрагивала, обеспокоенно смотрела на часы и ускоряла шаги. В больнице ее ждала работа, она незримо втягивала ее в свой круговорот и несла, несла ее по длинной полосе расписанных в распорядке дел, неотложных обязательств, срочных поручений.