– Какие у него могут быть планы, Базиль?! – взвилась Лидия. – Он на каторге, под надзором, с них лишь недавно сняли цепи! Он ни на что не способен!

– Ну-у-у, вы просто сама себе противоречите… Так убьёт он вас или не убьёт? Я, видите ли, лицо весьма заинтересованное…

– Вы просто мерзавец! – истерически выкрикнула Лидия. – Я совсем одна, беззащитна, у меня никого нет! А вы…

– От меня вам тоже не будет никакого проку. Всё, что я могу, – это помочь вам уехать.

– И вы, конечно, будете счастливы, если я исчезну отсюда!

– Вы даже не представляете, насколько, – с глубокой искренностью заверил Лазарев. – Но, как я понял, вы мне такой радости не доставите. Бросьте, Лидия Орестовна, здесь вам гораздо безопаснее, чем в России. Польские патриоты, которых вы предали, сюда могут добраться исключительно в цепях, как эти трое несчастных. Живите, как жили. Стрежинский не идиот. Он знает, что, придушив вас, немедленно вернётся в нерчинские рудники. Право же, вы такой жертвы не стоите… Да перестаньте рыдать, противно смотреть!

– Как это ужасно… – всхлипывала Лидия. – Как это ужасно – быть брошенной, одинокой, несчастной… Я никогда не была вам нужна, низкий вы человек…

– Ну, так найдите себе кого-нибудь ещё, за чем же дело стало? – зевнул Лазарев. – Тимаев наш ведь времени не теряет? Или он вам надоел уже? Да бросьте строить эти гримасы: невинность вам не к лицу! Последний кандальник из кочегарки знает, что начальник завода бегает к вам по ночам! Подумать страшно, в его-то возрасте! Я уверен, что вы выкрутитесь как-нибудь, голубушка. А я, уж простите, пьян и хочу спать. И вам то же рекомендую.

– Базиль, останьтесь! – отчаянно выкрикнула Лидия. – Повторяю вам, мне страшно! Страшно!!!

Ответом ей послужил короткий удар двери. Отчаянно выругавшись, Лазарева схватила со стола подсвечник с горящей свечой и запустила им в дверь. Свеча выпала, погасла, и комната утонула в темноте. В сенях послышался шорох, сонный голос горничной:

– Лидья Орестовна, у вас упало-то?..

– Поди вон, пршеклента[4] дура!!! Сдохни!!! – закричала Лазарева. Упала головой на вытертый подлокотник кресла и отчаянно разрыдалась.

– Разумеется, надо идти мне, маменька! Мне идти и мне просить свидания! – княжна Аннет порывисто скрестила руки на груди и обернулась к брату и матери. – Коля, неужели даже ты не понимаешь? Свидания дают только родственникам, вы же сами узнавали! Никаких друзей, никаких общих знакомых! Значит, кроме меня, некому!

Был сумеречный вечерний час. За окном дешёвого гостиничного номера барабанил дождь. Из плохо закрытого окна сквозило, грязная занавеска колыхалась, и язычки свечей бились, угрожая вот-вот погаснуть. За печью монотонно, надоедливо скреблась мышь. Снизу кто-то уныло крикнул: «Селёдку в шашнадцатый спрашивают!» – и княгиня Вера, вздрогнув, отвлеклась от своих раздумий.

– Аннет, вы несёте чушь. – отрывисто сказала Ольга, которая курила у открытой форточки длинную пахитоску. – Вы ведь Сметову тоже не родственница!

– Я могу назваться его невестой, – чётко выговорила Аннет. – Это, как мне кажется, единственная возможность поговорить с Андреем Петровичем.