Не избалованная мужским вниманием Александрин вскоре влюбилась в Казарина до смерти. Они виделись каждый день – и в доме Тоневицких, и в гостях, – танцевали, разговаривали, обменивались намёками и опасными шутками. Казарин даже почувствовал себя слегка увлечённым. В конце концов, и на его долю мало доставалось женского внимания, и, наблюдая каждый день в зеркале свою непрезентабельную физиономию, Алексей Порфирьевич не мог питать иллюзий. Здесь же он таял под восхищённым и ласковым взглядом девичьих глаз, млел от чуть слышного шёпота «Alexise, mon ange…» – и самолюбие растекалось куском подогретого сливочного масла.

Однако, приёмная мать Александрин оказалась весьма здравомыслящей особой. Когда Казарин официально попросил руки её воспитанницы, княгиня долго и дотошно расспрашивала его о доходах, имении и крепостных, по нескольку раз задавала одни и те же вопросы, потребовала документы, – и Казарину удалось отговориться лишь тем, что он находится в Москве в гостях, а все бумаги остались дома, в имении. Вежливо, но непреклонно Вера Николаевна дала понять, что, пока она не увидит документов, подтверждающих состояние жениха, о свадьбе не может быть и речи. Казарину оставалось лишь согласиться с этим разумным решением.

Прошёл месяц. Бумаги всё не приходили (и немудрено!), зато до княгини Тоневицкой непостижимым образом добрались сплетни о том, что господин Казарин женат! Казарину немедленно отказали от дома – и в тот же день Алексей Порфирьевич, понимая, что терять ему более нечего, предложил Александрин бежать с ним. Та немедленно согласилась. Едва выехав из Москвы, они обвенчались в придорожной церкви. Оставалось лишь добраться до Казаринки, продать её, переехать от греха подальше в соседнюю губернию – и уже оттуда писать Тоневицкой, требуя законной передачи приданого.

Дома всё сложилось весьма удачно: Казарин быстро сумел избавиться от последней деревеньки, выкупил закладные, написал в Бельский уезд старинному знакомому, который давно мечтал избавиться от обветшавшего родового имения, следом за письмом поехал туда сам, оформил купчие на дом, сорок десятин земли и четырёх крепостных, заплатил деньги и, весьма довольный, увёз молодую жену в Смоленскую губернию. Александрин была счастлива. Был рад и Казарин. Однако, идиллия в Прохоровке длилась ровно месяц. Весной к ним, как снег на голову, явилась Гранька.

… – Понимаете, этот сукин сын… Чулымов, мерзавец… попросту бросил её, когда кончились деньги! И ведь всё, всё, что я Гранюшке дарил, он тоже спустил! На вино и на карты пробросал, подлец! И сбежал от неё, в конце концов, и хоть бы за номер в гостинице заплатил, проклятый – тоже нет! Воистину, нет предела свинству человеческому! – горячился Казарин. Глядя на его куриное личико, распалённое праведным гневом, на трясущийся дряблый подбородок, Закатов ошеломлённо думал: ведь не прикидывается, поганец, в самом деле возмущён до предела, оскорблённым себя чувствует… И, сохраняя на лице каменное выражение бывалого понтёра, слушал дальше.

Положение оказалось ужасным. Александрин сначала не хотела ничему верить. Но Гранька с размаху хлопнула по столу метрикой о венчании, и в одно мгновение воспитанница княгини Тоневицкой из законной супруги сделалась обманутой дурочкой.