При всем техническом совершенстве любая настоящая речь требует этической предпосылки, – сознательной ответственности говорящего. Суть любой речи-в ее функциональном назначении: служить людям. Никому не позволено думать, что его речь всегда и полностью удовлетворяет этому условию. И тот, кто пренебрегает таким условием, становится демагогом, и никогда не будет оратором в подлинном смысле.
В античные времена, а также в позднее время в риторической традиции существовал идеал vir-bonus (добродетельного мужа), который требовал От оратора таких качеств, как порядочность, высокая нравственность, правдивость и добродетель. Предпосылкой хорошей, убедительной речи является выступление добропорядочного, высоконравственного человека, – считают Герт Уединг и Бернд Штейнбринк в своей книге «Основы риторики», 1986. с. 184)*, разработанной на основе данных науки и в значительной степени базирующейся на положениях античной риторики. Не является ли это представление идеальным, не всегда согласованным с теорией, тем более с реальностью в риторике? Слова «добропорядочный, поступающий нравственно человек» понимаются в разные времена, разными людьми совершенно по-разному, и иные ученые античных времен, ни в коем случае не являются, безусловно, порядочными с нашей точки зрения.
Даже в античные времена ораторское искусство не считалось бесспорно порядочным. В «Горгии» Платона риторика ставится на одну ступень с искусством украшения или кулинарией, поскольку и то, и другое ловко используется для лести. Резкое осуждение риторики, особенно позднеантичной, находим у Гигона: «Триумф риторики заключается в том, чтобы плохие дела представить добрыми и явного преступника искусно задрапировать под невинного. Юридические соображения остаются при этом на заднем плане. Все иногда направлено с привлекающей циничностью на психологическое воздействие на слушателя. XIX век пережил шок, когда обнаружил до какой степени прав был Платон, утверждая, что ораторы заботятся не об истине, а главным образом только о воздействии на публику. Это справедливо даже для величайшего из них, например Демосфена, который свободно манипулировал фактами по своему усмотрению. Многие критикуют искусство речи, но они видят только одну его сторону – негативную и потому не правы. Недоверие глубоко укоренилось у Канта: «Речь – коварное искусство, которым люди в важных делах пользуются как стенобитной машиной, умело придвигая к мнению и которое – если подумать о нем спокойно и предметно – должно потерять всю свою важность…»
Еще резче судит Томас Карлейль: «Искусство речи будоражит воображение. Бедняки, слушающие народного витию, думают, что это голос Космоса. Но это всего лишь мундштук Хаоса». В одном из своих страстных памфлетов Карлейль даже восклицает: Искусство речи «является для нас древнейшей фабрикой зла – так сказать мастерской, где все дьявольские изделия, пребывающие в обращении под солнцем, получают последнюю шлифовку и последнюю полировку».
Подобно Карлейлю, проводит сравнение его соотечественник Редьярд Киплинг: «Слова действительно являются сильнейшим из наркотиков, применяемых человечеством». Метафора «Шея» применена Верленом, когда тот в поэтическом ригоризме* требует: «Prends l'elo-quence et tords lui le col» – «Возьми красноречие и сверни ему шею»!