Анатолий покачал головой, давая понять, что ему здесь еще только слабоумных не хватало для полного счастья.

– Пойдем, – сказал он, со вздохом поднимаясь из-за стола. – Взглянем на дорогих гостей.

За столом в гостиной сидели женщина и молодой парень. Тапаевская любовница не очень-то интересовала Китайгородцева, он лишь скользнул по ней невнимательным взглядом – и тотчас обратил свое внимание на парня. Хотя тот сидел на стуле, все же можно было понять, что Он высок и ладно скроен. Во всем его облике угадывалась недюжинная физическая сила, но едва он, привлеченный шумом, обернулся – Анатолий понял, что имел в виду Богданов. У этого здоровяка было совершенно детское выражение лица: пухлые щеки, безвольно приоткрытый рот с розовым сырым языком внутри… Ему бы еще слюни пустить, и картина была бы полной. Когда ребенку с таким лицом два года – его называют карапузом, когда двадцать два – дебилом. При виде незнакомцев парень осклабился в блаженной улыбке. Прямо-таки лучился счастьем! Китайгородцев не выдержал и отвел глаза.

– Здравствуйте! – сказала женщина, обращаясь к Анатолию и угадывая в нем лицо более значительное, чем Богданов. – Так где Генрих? Вы ему уже доложили?

Телохранителю было неуютно под взглядом улыбающегося парня. Потому что этот взгляд казался ему каким-то липким. Но он, явно сделав над собой усилие, снова посмотрел на ненормального. И даже смог улыбнуться:

– Это ваш сын?

– Да! – В голосе женщины слышался вызов. Сомнительное право на людях гордиться своими увечными детьми принадлежит только любящим матерям. Так они демонстрируют окружающим, что не дадут свое несчастное чадо в обиду.

– Я бы хотел с вами поговорить, – произнес Китайгородцев, показывая, что может разговаривать со Скворцовой только в отсутствие ее сына.

– Вы можете говорить при нем.

– Скажите, – неуверенно начал Анатолий. – Генрих Эдуардович – знает?

– О чем? – вздернула подбородок женщина.

– О состоянии… О физическом… О душевном состоянии…

– Чьем? Ильи?

Услышав свое имя, парень заулыбался еще шире и обернулся к матери. Та потрепала его по волосам. Так невнимательно-небрежно хозяева треплют своих собак. Собака виляет хвостом и всячески демонстрирует свою приязнь, а хозяин ограничивается дежурными знаками внимания, давая понять, что о существовании своего четвероногого друга он не забыл – но ему сейчас не до сантиментов.

– А какое это имеет значение? – строго спросила женщина. – Вот для вас лично – какое?

– Я только хотел сказать…

– Какое вообще ваше дело?

– Я хотел сказать, что Генриха Эдуардовича надо предупредить.

Секундная пауза.

– Ну разумеется, – признала Скворцова правоту собеседника. – Только я сделаю это сама.

Китайгородцев не стал ей перечить.

– Второй этаж, – сказал он. – По коридору до самого конца. Мы подождем вас здесь.

«Мы» – это не только он и Богданов, но и сын Скворцовой. Она поняла и не нашлась, что возразить…

Когда женщина поднялась наверх и ее шаги стихли в коридоре, Анатолий шепнул Богданову:

– Теперь ты понял, почему она его столько лет не показывала Тапаеву? Боялась, что на сына-психа тот не даст ни копейки. Ведь если сына долго не видишь, о нем гораздо приятнее думать как о парне вполне нормальном – любимце девочек, победителе школьных олимпиад… Чтобы всегда можно было сказать, что сын пошел в отца. А псих кому нужен? Одной только родившей его матери. Да и то не всегда…