Василий поглядывает на Всеволожского все с большим недоумением, рвется возразить, опровергнуть, но железная старческая рука Ивана сжимает его запястье: – Молчи! – вновь продолжает цветисто хвалить мудрость хана и заслуги своего соперника.

Вечером Василий почти с кулаками набрасывается на Ивана Дмитрича, кричит:

– Изменник! Юрьев доброхот!

Тот молчит, чуть надменно глядючи на расходившегося молодца. Наконец, когда юнец поутих, выговорившись, предлагает:

– Давай скажем, что мы приехали, чтобы уничтожить Юрия и плевать нам на ханскую волю, так? – Василий краснеет. – Не спеши! – строго добавляет Иван. – Токмо не спеши! У нас вся зима впереди. И ради Христа, не мешай мне содеять тебя великим владимирским князем!

Василий, так и не поняв ничего, обиженно затихает. За стенами бревенчатой хоромины воет ветер. Метет. Зима наступила всерьез.

В ближайшие дни Иван объезжает всех видных беков и мурз, пьет монгольский соленый чай, закусывая желтым кристаллическим сахаром, ест плети вяленой дыни и хурму и только одно выспрашивает, с сугубым недоумением: почему Ширин Тегиня забрал такую власть в Орде? Почему его все боятся? Выспрашивает безразлично, будто бы и мимоходом, и только уж на приеме у князя Алдара начинает слегка поддразнивать хозяина, ненавидевшего (как выяснил Иван) Тегиню. Алдар сопит, склоняет голову (шея собирается тугими складками, топорщится окладистая густая борода. В Алдаре явно много чужой, не монгольской крови!).

– А ежели все вместе? – подымает Иван на татарина светлый взор своих серо-голубых глаз.

– Хан… – бормочет хозяин.

– А ежели и хана уговорить?

Так Иван Всеволожский начинает плести свою паутину. Длинную паутину! Долгую! Но когда в конце февраля он снова (уже в который раз!) попадет на прием к хану – дело почти содеяно. Присутствующие эмиры обретают голос, они уже достаточно изобижены хитрыми упреками урусутского боярина. Ивану остается лишь, простовато глянув в лицо Улу-Мухаммеду, домолвить: – А коли Юрий станет великим князем на Москве, а в Литве его побратим Швидригайло укрепится, в Орде один будет хозяин – Ширин Тегиня! (В лицо хану, конечно, он не сказал тех слов, которые втолковывал Алдану с Миньбулатом, что-де хан, из слов Тегининых, не волен выступать, и потому Тегиня будет «по царе волен», но последнее и так становилось понятно Улу-Мухаммеду, не говоря уже о подкупах. Вот именно – не говоря!)

И беки, мурзы, один за другим начали бить челом Улу-Мухаммеду, прося за Василия, гневая на самоуправство Тегини, мало соображая при этом, что гнев их искусно подогрел и раздул не кто иной, как уруситский боярин Иван.

Поет вьюга. В горнице, отведенной Василию, вертится новая девка, приставленная к князю Иваном телесной утехи ради. Бережет Иван будущего зятя своего от монгольской степной любви богатуров друг к другу, хочет довезти непорушенного той зазорной любовью воинов, месяцами в походах не встречающих женского лица. А юного урусутского князя на любой охоте, да что на охоте – в гостях… могут… Нет, он довезет, доставит князя прямо в постель дочери и станет править на Руси так же, как правит тут, устраивая дела юного Василия Васильевича. Он сейчас и о Софье почти не мыслит и, порою наблюдая раскинувшегося во сне юного князя, сам себе кажется степным орлом, замершим над своею добычей. А девку – девку он продаст, когда не станет надобна, токмо и всего! Холопка!