Юрий возликовал в душе – все продумал умный мужик!

– И как ты?

– Да как, с ими и поеду! А уж до етова Керима доберусь, там авось подскажут.

Получивши княжую грамоту и зашив ее в самое нутро шапки так, чтобы и обминая пальцами, не вдруг было понять, что за твердым околышем круглого колпака что-то есть, Услюм принялся точить нож. Наточил на славу. Ни сабли, ни топора, ни кистеня взять с собой не дадут, а нож – кто ходит тут без ножа на поясе!

В назначенный день чуть не сорвалось все, примчался взбешенный Миньбулат. Орал на князя, вновь угрожал колодками, посадил у княжьего шатра своих нукеров, но грамота уже была у Услюма, и когда сердитый татарин отбыл и ханские ратные привычно устремились на рынок, поехал с ними Услюм. Нарочито сгорбленный, зело старый с виду и совсем безопасный – старик и старик! Купленного в торгу барана уговорил ратных увезти с собою в русский стан и сам же попросил татар помочь ему с поисками юрты Керима:

– Сотником был у вас! Коли не убили али «черная» не унесла!

Дул холодный порывистый ветер, пыль больно секла лицо, высокие мертвые травы шуршали на ветру. Долго плутали в степи среди раскиданных бедных юрт, долго выспрашивали. Наконец уже к вечеру что-то забрезжило; татары, спутники Услюма, убедясь, что русич неложно ищет бедного родича своего, махнув рукой, распрощались с ним. Им ведено было возвращаться не стряпая.

– Вроде бы в тех вон юртах! – напутствовал его при расставании один из татар. – Бедняки тут, черная кость. Коли б твой Керим был по-прежнему сотником… А так не ведаю! Ну, да ты по-нашему понимаешь, там вон расспроси еще!

Уехали. Отвязались. Услюм еще помыслил было тотчас поворотить и искать Ширин Тегиню, великого князя Крымского, но следовало закончить поиски, да и… Мало ли, може, следят за мной?!

В указанных кибитках все не знали ничего. Но вдруг одна старуха вспомнила: – Херим? Сотник? У которого еще дочка за русского вышла, на Москву увез, опосле приезжали как-то на погляд, с сыном уже? Дак он помер уже верно год никак! Они бы и все померли не от черной хвори, так от голоду, да вишь, младшую дочь за богатея взяли, второй, не то третьей женой. – Четвертой! – перебила вторая, подошедшая к разговору женка. – Четвертой женой у торговца (она назвала имя), вишь, помогают, не дают пропасть! А живут? Живут своей юртой! Старуха-то уперлась, звали ее, дак бает, там ее и за людина не станут считать! Так и живет, кто что подаст! Во-о-он там! Поедешь той балочкой, там весь народ собравши. Вопроси токмо не Керима, а женку его!

Услюм запомнил имя и поскакал. Нужную ему не юрту даже, а какой-то полог на вешалах, вроде малой палатки, сбоку которой сиротливо жались десятка два тощих овец, нашел он уже к ночи. И когда вопросил и когда влезал в тесное жилье, не увидал сразу впотьмах гостя, что вольно сидел на кошме, скрестивши ноги, ел то, что старуха со слезящимися глазами и трясущейся головой ему подавала. Еда была – козий сыр, сухая лепешка, невесть как и откуда достанная чашка кислого овечьего молока. Гость обернулся, и Услюм ахнул – перед ним сидел татарчонок Филимон. В мозгу молнией пронеслось – погиб! Доложит тотчас князю Василию, а тот Миньбулату. Пропал! И Филимон, не сразу узнавший Услюма, а потом широко улыбнувшийся, вдруг застыл, замер, улыбка замерла у него на лице. Тоже понял, что видит перед собой одного из людей князя Юрия.