Староста явился не вдруг и сперва даже не взглянул на татарчонка – мало ли? И не ответил даже, когда тот вопросил о скотине.

– Ты-то кто таков? Подь отсюдова, и весь сказ!.. – начал было и получил ременною плетью поперек лица. Взревев, медведем кинулся было на Филимона, но тот увернулся, подставил подножку, и могучий мужик рухнул ничком, пропахав грязный снег и прошлогоднюю траву, вскочил, ринулся снова, мало что соображая. – Сашко, помогай! – высоким режущим голосом выкликнул Филимон, и опомнившийся Сашок, подхватив кстати подвернувшуюся оглоблю, махнул старосту по ногам. Скоро бой перешел в побоище – братья колотили старосту почем попадя, а тот уже не кидался встреч, стоял на четвереньках под градом сыплющихся ударов и только прикрывал голову. Сашок, давеча ливший слезы, озверел совсем, вымещая на наглом мужике всю свою давешнюю бесталанность и только повторяя в забытьи: – Соль, соль им привез! Соль привез! Слышишь, ты – падло!

– Эй, хозяин! – донеслось из-за плетня. – Охолонь! Убьешь-то мужика!

Сашок и Збыслав-Филимон оглянулись разом – невеликая кучка мужиков и баб столпилась за оградою.

– А скот твой даве в Марфино займище угнали, тамо и ищи! – продолжал тот же мужик, что остановил избиение старосты. И когда Сашок, откинув ослоп, подошел к ограде, вопросил негромко: – Старосту менять будешь, али как?

– «Али как» не выйдет! – отверг Сашок, которого впервые назвали наконец хозяином. – Вечером соберем сход! Надобно иного избрать! – промолвил твердо.

– Ан добро! – повеселел мужик, пояснив: – Ето ведь он и надумал со скотиной-то твоей. Свяк у ево тамотка. А мы бабу твою Наталью Никитишну помним! Добрый порядок при ней был! И тебе спасибо за соль! Слыхали, как тя обчистили на Москве! Как же! Иной бы пустым и возвернулся!

Тут заговорили многие, уже не обращая внимания на избитого старосту, что, все еще не вставая с колен, размазывал кровь по лицу и зверовато поглядывал то на хозяина, то на собравшихся мужиков.

– А ентот-то хто у тя? – вопрошали крестьяне.

– А брат! – легко отвечал Сашок, радуясь перемене к себе селян и прикидывая уже – не предложить ли сходу избрать старостой давешнего говоруна? (Еще не знал, то далеко не всякий, кто мастер красно говорить, может дельно управлять хозяйством. Впрочем, сход решал сам и порешил мудро, избрав новым старостой немногословного, в полседой бороды мужика с дальней заимки, которого Сашок совсем не знал, но который оказался дельным и въедливым старостой, премного облегчившим жизнь Сашку.)

Скот отыскался к вечеру того же дня, а через двое суток разыскали и вора. Филимон, порешивший не уезжать из деревни, пока не закончит дело со скотиною, первым молча ударил похитителя по уху. Вдосталь избитого похитителя мужики свели в лес, застегнув на все костяные пуговицы его свитку и продев в рукава крепкую жердь. Так, с распяленными руками, и оставили в чащобе, заведя руки за дерева.

– Не уйдет! – заключил мужик-говорун, когда все было кончено, мужики постояли еще, проверили, надежно ли закреплено. И, не слушая покаянных слов вора, гурьбой пошли в деревню. Сашку новый староста пояснил угрюмо: – У нас не Москва! Ентого воровства у нас вовсе нет! Хватает татар, а чтобы свой, так вот… Дак не тронули его. Пальцем, можно сказать… Ничо, ентот постоит – другие умнее станут! – заключил, сплевывая, староста.