Чуть покачиваясь, поводя острым носом, истребитель шел точно и уверенно в самый кончик, самый торец площадки. Расчет шел в метр — один-единый метр; малейшая ошибка — расплата высшей мерой. Господи, помоги! Господь мой, Благой и Всеединый, — помоги! Ты видишь, ты же видишь — я решился на невозможное, но решился, лишь уповая на помощь Твою! Смотри, как я стараюсь, я даже страх отринул в вере — и я же неплохой пилот, черт бы меня подр… — ох, прости, прости!

Врублена посадочная фара: из левого крыла вниз вперед слепяще вырвался узкий дымно-голубой луч, сверкая в простреленной им пустоте блестками-отражениями летящих под крылья страшных оскаленных каменных клыков. Ты ведь не покараешь меня, Господи, в неизреченной милости Своей не казнишь из-за мальчишеского хулиганства в разнесчастной воскресной школе, ведь не было во мне злобы к унылой стерве-училке, жаждущей девственнице мисс Джоук? Да, конечно, я испоганил ее кляузный журнал, но сейчас, Господи, сейчас я ведь ничего не вижу! И фара не может мне помочь — я погибаю, Боже мой, ведь я разбиваюсь — но не могу свернуть, ничего не могу, у меня уже нет ни высоты, ни скорости, ни времени, чтоб выжить! Помоги, Господи, спаси слугу своего, и я…

И в этот миг исступленной предсмертной молитвы почти слепого летчика впереди высоко беззвучно взорвался ярчайший сноп света! Господи, что это? Ракета? Ракета — и вторая, и третья!

Сэнди испустил краткий победоносный дикий вопль и захохотал в сумасшедшем счастье — да это ж русские, русские палили из ракетниц, помогая ему!

— It’s okay, guys![69] — заорал он в визге ветра и гуле мотора; площадка впереди скачуще дергалась и плясала в разноцветных сполохах пачками рвущихся сигнальных и осветительных ракет: безжалостно расходуя аварийный запас, русские лупили над камнями без разбору, освещая американцу путь.

Ручка плавно подобрана; истребитель мягко оседает; «трах-трарах-трах-трах» — прохлопывает на малых оборотах мотор. Внимание… Сэнди протягивает руку к магнето, истребитель осторожно приподнимает нос, готовясь прикоснуться к долгожданной, такой желанной и спасительной земле, и…

И тут все и случилось.

Мотор.

Обрезало мотор — кончилось топливо. И двигатель разом, без предупреждения, встал — только стрельнул последним гулким выхлопом. И тогда Сэнди впервые в жизни услыхал этот леденящий душу жуткий звук: тонкий плачущий свист воздуха, рассекаемого зависшими лопастями медленно проворачивающегося толчками винта…

Самолет грузно задрожал, словно завис над пропастью, — и тяжко провалился; Сэнди отчаянно-рефлекторно выхватил на себя ручку, охваченное ужасом все естество его вскричало: «Нельзя! Нельзя — неправильно!», истребитель подстегнуто рванулся вверх, бессильно горестно задрал дрожащий нос — и обреченно повалился на крыло. Сэнди, опомнясь, толкнул ручку вперед вправо — уже пустую, обессилевшую вмиг ручку, — но поздно, поздно! Он еще успел выбросить вперед руки, упершись в приборную доску, — и страшный, сокрушительный, чудовищный удар швырнул его вперед.