— «Вулкан»? Я — «Свеча-Раз». На подходе. Вижу группу расчистки. Работает на всю катушку… — и капитан неспешно стянул со лба на глаза выпуклые желтоватые очки-глазищи.

— Есть, «Первый»… «Факел» услышал тебя! Просит скорее!

— Пусть фриц увязнет по уши — а мы успеем к нашей свадьбе… — и рука сама зло толкнула вперед сектор газа. «Ил» с густым ревом пришпоренного мотора подвзмыл — и мгновенно-ошеломительно распахнулась вся картина боя.

На выпуклом зеркале моря застыли три темно-серых пузатых транспорта; рядом пропечатались вытянуто-острые тела кораблей охранения; длинные, узкие, бело-вспушенные полосы кильватерных струй и дымно окутанные белейшей разлетающейся пеной-плюмажем отточенные их носы говорили о «самом полном». Над ними чудесной новогодней игрушкой косо висел празднично-оранжевый купол парашюта. А небо — небо все и всюду было простегано сказочным, завораживающей красоты бисером пулеметных и пушечных трасс, черно-коричневыми дымами перегруженных моторов; лохмотьями рвались на ветру закрученные в пушистый штопор следы сшибленных в океан самолетов. И всюду в пульсирующей вспышками неразберихе носились длиннотелые головастые «Мессершмитты-110», кувыркались сутулые хвостатые «харрикейны», бульдогами мелькали в свалке свирепые носатые крепыши «вогауки».

— Я — «Свеча-Раз». Выходим. «Вулкан», мы выходим. Передай «Факелу» — дорогу! Нам — дорогу! — Кузьменко бросил взгляд через плечо. Да, все они были тут, братья его — шли за ним, мчались за ним, зная все — и не сворачивая.

— Пар-р-рни мои… — он не мог оторвать от них глаз в бесконечной ревущей секунде. В каждом он видел себя. Видел их всех — и знал, и видел их дорогу. Свою дорогу. И внезапной вспышкой, кратчайшим ударом адской боли он понял: «Все!» Сегодня — все. Для него — сегодня и навсегда. Но это ничего — будь проклят этот распроклятый мир! — нич-ч-чего не меняло! И значит, — атака!

— Атака-атака-атака! — бешено выхрипел он команду-код и толстым в меховой перчатке пальцем сбросил предохранительную скобу на рукоятке штурвала. Глаза его, полускрытые поблескивающими в гаснущих отсветах дня очками, яростно расширились. Море, небо, корабли, самолеты — весь мир перечеркнут крестом — крестом! — размашистым четким крестом прицела, впаянным в мутновато-желтое лобовое бронестекло.

«Илы» мчались в слитном тугом реве в пологом наборе, выходя в позицию атаки; напряженно подрагивали под грязно-голубыми, в потеках моторной копоти и пушечной гари, плоскостями черные тяжелые чушки бронебойно-фугасных бомб наружной подвески, угрюмо торчали «стрелы» реактивных снарядов; схоже чернели в кабинах над левым бортом головы пилотов, уже выбирающих цели; оживая, хищно шевелились над «спинами» машин, будто слепые, длинные стволы турельных УБТ.

— Пришло наше вр-р-ремя! — прохрипел Кузьменко. — Целеуказание — самостоя… — договорить он не успел: в предупреждающе-нечленораздельном выкрике ведомого из жуткой каши впереди вывалился двухмоторный самолет и в пологом снижении ринулся навстречу.

— … ятельно! — закончил Кузьменко и завороженно потянулся вперед, впиваясь в невероятно быстро растущий в прицеле, заполняющий весь горизонт силуэт; прыгали по щекам, дрожа, огромные мутные капли; дергал, рвал кожу над застежкой шлемофона то ли желвак, то ли оборвавшийся нерв; пережжено-синеющие губы беззвучно шевелились в ровном надежном реве мотора. — Виж-жу… Давай, сучара… Тебе нужен лидер? Вот он я — давай.