В комнате появился полнеющий молодой человек с пухлыми вертлявыми бедрами. Улыбался, бегал глазами по комнате, фиксируя убранство, ракурсы, источники света. Его курчавая голова крутилась, маленькие ручки жестикулировали. Хлопьянов с мгновенным отторжением узнал в нем известного телеведущего, чьи передачи долгие годы оскорбляли и унижали армию, разъедали государство, и в офицерской среде Хлопьянова считались самыми мерзкими и непотребными на телевидении. Хлопьянов помнил, как этот курчавый ведущий в страшные дни августа, когда безвольные коммунисты отдали власть, и шла охота на последних государственников, и толпы на площадях ревели, требуя голов мятежников, этот телеведущий, азартный и потный, как спаниель, объявил с экрана телефон, по которому следует доносить на сторонников путча.
Теперь этот нагловатый, развязно-дружелюбный ведущий стоял перед генералом, и Хлопьянов испытывал к нему, как к врагу-победителю, отвращение, страх, любопытство.
– Уж вы меня извините, что я пожаловал прямо сюда, в вашу молельню, – телеведущий говорил развязно, но и с легкой тревогой, пытаясь соразмерить свое превосходство с положением и ролью генерала, – Не вижу здесь образов, лампад и окладов. – Он насмешливо оглядывал бар, абстрактную картину и кинетическую скульптуру. – Лидер русских националистов и среди этих европейских предметов?
– Разные люди приходят ко мне в гости. – Генерала не обидела насмешка. Напротив, он с облегчением освободился от напряженной позы проповедника и вождя. – Здесь бывают послы европейских стран. Представители либеральной прессы. Я решил, что им будет легче в привычной для них обстановке. Не докучать им символами Великой России, которые могут быть для них невыносимы.
– Ну для меня-то они выносимы! Я, как и вы, – русский патриот, – с веселой ухмылкой сказал гость, поворачивая курчавую голову в сторону Хлопьянова, обезоруживая его, как ему казалось, своей белозубой улыбкой. – И все-таки, ваш образ вяжется с киотами, иконами, православной молитвой. Я хочу вас снять во время крестного хода и показать моим зрителям: вот современный Минин! Вот нынешний князь Пожарский!.. Вы позволите мне снимать?
– Я не в праве вам запретить, – подхватывая его игривый тон, ответил генерал, – Впрочем, я знаю, каким выйду на вашем экране. Либо вы мне сделаете лошадиное лицо. Либо смонтируете с Адольфом Гитлером. Либо покажете в окружении безумных стариков и старух. Ведь вы пришли не для того, чтобы прославить русского национального лидера!
– Одно могу обещать, – строго, ибо речь шла о профессиональной чести, сказал телеведущий. – Я не ваш сторонник, у меня другие симпатии. Но я хочу, чтобы в моей передаче присутствовали все краски, все цвета. Как опытный человек, вы понимаете, что антиреклама – это тоже реклама!
– Поэтому я и пригласил вас снимать крестный ход. Пустил вас в мою резиденцию.
– Тогда, если вы позволите, мои операторы подхватят вас от самых дверей. Будут следовать по пути движения, и вы постоянно будете присутствовать в нашем кадре.
– Воображаю, во что вы меня превратите! – легкомысленно и светски рассмеялся генерал. Когда телеведущий исчез, лицо генерала обрело прежнее надменно-величавое выражение. И Хлопьянов испытал странное ощущение зыбкости и невнятности мира, в котором неразличимо слились враги и друзья. Программа, которую вел теперь этот верткий, с пышными бедрами, телеведущий, имела загадочную эмблему. На экране, на мутном космическом фоне, как туманное светило, появлялась бело-голубая щербатая маска, напоминающая поверхность луны. Это была маска японского духа Зла. На ее голове, если приглядеться, сидела омерзительная синеватая жаба.