– Эй, ты! Тебе говорят!
Думал – меня. Оказалось – нет, другого. Того, что нос в доски уткнул.
– Выпить хочешь?
Дивное диво – кивнул, голову от стола не отрывая!
– А-а, хочешь! – козопасы, в два голоса. – Ну, тогда спой! Спо-о-ой! Про баб! А мы нальем!
Так это же аэд! Сразу надо было догадаться! Кто же еще так напивается?
– О-о-о-ох!
Долго-долго голову поднимал, долго-долго лиру из сумы, что под столом стояла, вытаскивал...
– Про баб! Про баб! Как Зевс баб из свиней сотворил!
Зна-а-акомая песня!
– О-о-о-о-ох-х!
Я понял – конец лире. Сейчас как рванет струну!..
– Про баб! – уже втроем, с кентавром вместе. – Про ба-а-а-аб!
– Тре-е-ень...
И вдруг что-то изменилось. Поначалу показалось – струна лопнула (да как ей не лопнуть-то было?). Или все струны сразу. Или крыша на нас свалилась.
Нет, не крыша! Тишина! Замерла толпа, застыла, словно кто-то всем пьяные их глотки запечатал.
А пьяница-аэд уже не сидит – стоит, и лира в руках, и пальцы не трясутся...
Еле смог оглянуться, от пальцев его, что по струнам неспешно ходили, взгляд оторвать. Слушают! И как слушают!
Странное дело! Песня как песня, военная, у нас ее каждый эфеб знает. Правда, порою важно не что поют, а как. Ну и голосина у этого оборванца! Мороз по коже!
Тишина... Мертвая, глухая, только слышно, как дождь по крыше стучит. И наконец единое, дружное:
– А-а-а-а-а-а-а-а-а!
А что аэд? Да вот он – снова носом в стол уткнулся! Странное дело, словно бы видел я его уже! И лицо незнакомое, и голос...
А все-таки встречались!
Первым, кого я за Львиными воротами встретил (они для козопасов Львиные, а вообще-то ворота Солнечных Львиц), оказался... Любимчик! Собственной богоравной особой! Я на него посмотрел, он – на меня...
– Диомед! Ну, знаешь!
И – лапищами. Хотел убежать – да куда там!
Ой!
Слушаю, как кости мои бедные трещат, а сам глазам не верю. Он, Лаэртид! На подбородке – две волосины (почти как у меня), на плечах – плащ шерстяной, пастуший, вместо сандалий – сапожки, тоже пастушьи. Но все равно, он!
– Лаэртид! Ты же на Итаке! Ты же приплод считаешь!
Погрустнел, вздохнул, волосину рыжую на подбородке дернул.
– Да тут такое дело, Диомед...
В общем, в Палаты Пелопсовы (в Микенах они тоже – Пелопсовы) мы вместе направились. Тем более, у рыжего и колесницы не было. Верхами примчался. Удалец!
– На один день в Герею заехал! Всего на один день! Там стада наши, я с сидонцами договорился кое-что продать, а тут – гонец! От Атрида! Приезжай, мол, срочно. Ты чего-нибудь понимаешь, Диомед?
Понимать-то я понимал. Но не все. Зачем Агамемнону я понадобился, догадаться можно. Аргос Микен не слабее, по крайней мере, на суше. А вот зачем Любимчик? Или без превеликого воинства итакийского Парис Елену не отдаст?