Он сидел перед пишущей машинкой, у которой постепенно разрушались зубы, и размышлял о последнем периоде своей жизни, наполненном скорее работой, нежели событиями. Да, он, вероятно, стал Шахразадой для самого себя, точно так же, как сам недавно совладал с собой и вырвался из мира лихорадочно пульсирующих фантастических образов. И без психиатра он понимал, что в писании есть что-то от онанизма; пальцы мучают пишущую машинку, а не собственную плоть, но оба процесса в значительной степени зависят от изобретательности ума, быстроты рук и искренней преданности искусству нетривиального.

Но нет ли здесь еще какого-то, пусть самого сухого, полового акта? Ведь когда он начинает… хотя во время работы она его и не прерывает, но едва он заканчивает, она немедленно уносит все им написанное – под тем предлогом, что ей надо вставить пропущенные буквы, но на самом деле (Пол теперь хорошо знал ее, как опытный донжуан заранее знает, какое свидание приведет к желаемому результату, а какое нет) для того, вероятно, чтобы удовлетворить свое желание. Удовлетворить свое надо.

Сериалы. Да. Повторяется прошлое. Только в последние несколько месяцев она получает новую серию каждый день, ей не приходится ждать субботы, и Пол, который балует ее сериалами, – уже не старший брат, а комнатный писатель.

Сеансы работы за машинкой делались дольше и дольше по мере того, как отступала боль и возвращалась выносливость… и все-таки он был не в состоянии работать с достаточной скоростью, чтобы удовлетворять ее потребности.

Оба они еще живы благодаря надо, ибо, если бы не оно, Энни давно бы уже убила и его, и себя, но именно надо послужило причиной утраты большого пальца левой руки. Кошмар, но в нем есть и забавная сторона. Смотри на это с иронией, Пол, – полезно для здоровья.

И подумай о том, что все могло бы обернуться намного хуже.

Например, она могла отрезать ему пенис.

– А эта штука у меня только одна, – сказал он и дико расхохотался, а проклятый «Ройал» ухмылялся ему в ответ щербатым ртом. Пол хохотал, пока у него не разболелись культя и живот. Хохотал, пока не разболелся мозг. В какой-то момент его смех перешел в отдельные сухие всхлипы, отозвавшиеся болью в обрубке большого пальца, и только тогда ему удалось остановиться. Он отстраненно спросил себя, далеко ли ему еще до настоящего безумия.

Вероятно, это не имеет значения, был ответ.

Однажды, незадолго до второй ампутации – возможно, меньше чем за неделю, – Энни вошла в его комнату с двумя огромными блюдами ванильного мороженого, банкой шоколадного сиропа «Херши», жестяным баллоном сливок и еще одной банкой, в которой, как заспиртованные органы, плавали кроваво-красные вишни мараскино.

– Я подумала, хорошо бы нам с тобой поесть мороженого с фруктами, – сказала она подозрительно веселым голосом. Полу не понравился ни ее тон, ни легкое беспокойство в глазах. Я непослушная девочка, говорил этот взгляд. Этот взгляд заставил его подобраться, насторожиться. Он легко мог представить себе, что с таким вот выражением в глазах она вытаскивала на лестницу тюк белья или дохлого кота.