– Куда именно?
– Ну, в клуб «Ап энд даун», к примеру.
– Не, – протестующе поднял руку Одинцов, – там чашка кофе пятьдесят долларов стоит!
– И хрен с ними, с долларами!
– Понимаешь, – сказал Сергей, – я не пойду туда потому, что если заплачу эти деньги за чашку кофе, то как бы распишусь аршинными буквами, что я – мудак! И что поделом мне! Кстати, меня туда затащила раз погулять одна компания… Ну, нагуляли… На новый «мерседес». А потом, если уж о кофе, – встречаю я хозяина заведения в одной бане, говорю ему: что, мол, за дела? Чашка кофе – полтинник! Вы чего, обалдели? А он мне: это, дескать, ложь, вас обсчитали, скажите кто! Я разберусь! Это безобразие! Чашка кофе стоит всего сорок пять долларов!
Алихан рассмеялся, показав жемчужные, не испорченные табаком зубы.
– Тогда бывай! Отлежаться-то есть где?
– Найду.
Оставшись один, Сергей задумчиво оглядел зал, обнаружив, что стоит у глухой стены, в чьей нише красуется некий горельеф, изображающий счастливую советскую семейку: папу, маму и дитя.
В композиции присутствовало развевающееся красное знамя, голубки и – оливковая ветвь в руке женщины, у которой за блузкой розовели подкрашенные соски. Масляная бордовая краска трескалась на ее каменных губах и на ногтях ног, обутых в тапочки-вьетнамки. Глава семьи, державший на плече чахлого младенца, смотрел в поющую даль коммунизма с вдохновением загипнотизированного идиота, и Одинцов не удержался от кривой ухмылки, узрев на его убогих кроссовочках – точной копии тех, что некогда заваливали социалистические прилавки, – подведенные черной кисточкой шнурочки.
Эта скульптурная карикатура была плодом трудов либо жутчайшего халтурщика, не обладающего и мизерной толикой какого-либо художественного вкуса, либо тонкого злорадного злопыхателя над дуростью как предложенного ему проекта, так и над всей системой совдеповской лживой агитации, чье вранье в итоге кислотой изъело и вполне реальные ценности того времени, когда на лицах людей в метро и на улицах улыбки редкостью не считались.
Он постоял, глядя, как пожилая уборщица в оранжевой синтетической безрукавке старательно выжимает в ведро грязную мешковину, снятую со швабры, – серую, ветхую ткань.
И отчего-то представилась Одинцову его нынешняя жизнь с выхолощенным, напрочь утраченным смыслом сродни этой половой тряпке, пропустившей через себя пуды метрополитеновской грязи.
Игорь Володин
В Питере я проторчал неделю, каждодневно навещая следственные органы государственной безопасности, интересовавшиеся вопросами, на удивление далекими от существа возбужденного уголовного дела, а именно: в чем состоит мой сегодняшний бизнес, какое у меня мнение об американском партнере Соломоне, с кем из представителей русскоязычной эмиграции общаюсь, что представляет из себя род их занятий и образ жизни, звонил ли мне кто-нибудь в гостиницу из Москвы или из Америки? Да, и такой вопрос звучал из уст следователя – молодого интеллигентного человека со скучным лицом и голосом, в котором превалировали небрежные интонации, неприятно воздействующие на сознание.