Я делаю это, Джона. Строю свою жизнь. Это мое наследие.

От входной двери донесся стук костяшек пальцев по стеклу. В свете уличного фонаря я увидел, как отец переминается с ноги на ногу, оглядывая пустую парковку. Одна рука в кармане пиджака, другая – в седых волосах.

Я отпер засов и открыл дверь.

– Папа, что случилось? Мама в порядке?

– Хорошо, все хорошо, – проговорил папа, покачиваясь на каблуках. – Я подумал, что пора посмотреть твой салон.

Я вытаращил глаза.

– В одиннадцать часов вечера?

– Я слышал, ты очень занят. Не хотелось прерывать работу. – Он встретился со мной взглядом: – Можно войти?

– Да. Конечно.

Я отошел в сторону и молча наблюдал, как отец впервые видит мой салон. Засунув руки в карманы, он прошелся по небольшой прихожей, как посетитель музея, рассматривая образцы татуировок в рамках. Мои глаза сузились, вспоминая, как рот отца всегда был широко раскрыт от радости на выставках Джоны. Сегодня он замкнулся в себе, губы сжаты, взгляд суров.

Я скрестил руки на груди, стараясь не обращать внимания на выражение его лица. Хотелось спросить, какого черта он здесь делает. И чего хочет. Своими глазами увидеть, как я промотал деньги Джоны? Как я получил ученую степень, но решил использовать ее для бизнеса, который загрязнял тела рисунками?

К черту все. Я молчал. Если у него есть что сказать, он может это сделать, но я больше не ждал его одобрения.

– Невероятное разнообразие, – заметил он, поворачиваясь ко мне. – Ты умеешь делать все это?

– Да.

Он кивнул и, заложив руки за спину, направился вглубь салона. Я последовал за ним, снова включил свет и наблюдал, как он рассматривает мое детище. Он подошел к ближайшему рабочему месту – Эдгара – и постучал пальцами по коричневому винилу кресла.

– Похоже на кресло дантиста, – сказал он, – так же больно?

Я пожал плечами.

– Может быть.

Отец осмотрел эскизы Эдгара, висевшие на стене рядом с его местом, и поджал губы. Эдгар занимался более жесткими проектами для более жестких клиентов: рычащие волки с кровью, капающей с клыков, рогатые демоны, черепа и пламя.

– Это не твое место, – наконец решил отец.

– Нет, мое вон там. – Я дернул головой.

– Можно посмотреть?

Я напрягся. С тех пор как я начал делать татуировки шесть лет назад, отец никогда не просил показать ему мои работы. Ни разу.

«Это не имеет значения. Ты – настоящий успех. Тебе от него ничего не нужно. Ни одна чертова вещь».

– Конечно, – услышал я свой голос и повел его к своему месту в дальнем углу.

Он шагнул внутрь низких деревянных стен и осмотрел висящие над креслом картины: гравюры моих любимых малоизвестных художников, обрамленные фотографии клиентов и незаконченные серии. Кейси вырезала статью из Inked и вставила ее в рамку.

Молчание становилось слишком тяжелым. Я ждал, когда упадет молоток и отец вынесет вердикт. Я стиснул зубы, решив не произносить ни слова. Чтобы не уступать.

– Хорошо, я думаю, что вот этот, – указал он на образец имени, написанного четким, прозрачным шрифтом, – и этот тоже. – Он повернул палец к квадратному, крепкому староанглийскому шрифту. Повернувшись ко мне, снял пиджак и положил его на спинку кресла, затем начал закатывать рукав рубашки.