Он поколебался, вздохнул, плечи чуть опустились.

– Не надо. Там наверху сами не знают, что делают. Действуйте, а я, как Пилат, умываю руки, раз уж таков приказ тех, кто считает себя в кабинетах умнее нас, исползавших здесь все тропинки и знающих все местные обычаи и закидоны боевиков.

Я наконец поднялся в машину, сиденье предельно жесткое, представляю, как по камням этот джип прыгает на большой скорости.

Ингрид тут же, не прощаясь, вырулила на дорожку и послала машину вперед, быстро бросая ее из стороны в сторону, едва успевая вписываться в крутые повороты.

Нас подбрасывало без всякой жалости, чужаки все-таки, мягкое сиденье уже пробил бы задницей до самой рамы, а потом и до земли. Кроме диких поворотов джип еще и по-сумасшедшему подпрыгивает, как горный козел, иногда даже перелетает по воздуху через мелкие неровности.

– Не проскочи мимо, – крикнул я, – а то уже Москву вижу!

Она прошипела:

– Терпи, кабинетная… кабинетное существо…

– Ну да, – сказал я горько, – вы же мужчины, герои, медные лбы, отважные ребята…

Все-таки шпильку заметила, отрезала:

– Да, вот именно! Когда самцы офеминизировались, нам пришлось маскулинизнуться и взять в руки оружие! И неплохо им пользуемся, кстати.

– Из тебя мог бы получиться неплохой специалист по медицине, – сказал я примирительно, – пусть даже по спортивной, сиськи вон какие!.. А ты все дерешься.

– Велика Россия, – ответила она с тоской, – а воевать некому.

Я смолчал, она тоже перестала огрызаться, вцепилась в баранку, как в горло противника, лицо хищное, уже вся в борьбе. Тоже мне женщина, хотя вообще-то это и правда наша мужская вина, что им пришлось принимать на свои плечики добавочную тяжесть, которую вообще-то должны нести мы.

Внучке тридцать пять, у меня все еще в голове не укладываются такие цифры, для меня внучка – это маленькая девочка, что бегает с мячиком, играет с веселым щенком и пока еще не думает даже о школе.

Но, если по уму, то у него и правнучка могла быть такого же возраста, как сейчас внучка, а с мячиком и щенком бегала бы праправнучка.

Я вздохнул, Ингрид тут же встревоженно спросила, не отрывая взгляда от дороги:

– Что-то нащупал?

Я покосился на ее налитую силой и здоровьем фигуру.

– Ночью что-нить нащупаю. А сейчас голова идет кругом от таких степеней родства. Внучке тридцать пять лет! Да какая же это внучка?

Она улыбнулась одной половинкой рта.

– Я тоже внучка для своего дедушки. А у тебя не так?

Я покачал головой.

– Там поздний брак, а у моего отца я еще и поздний ребенок. Так что дедушка умер, когда мне было двенадцать. Бабушка пережила его на год.

– Сожалею, – сказала она.

Я отмахнулся.

– Все случилось давно, да и не были мы с ними близки.

– Все равно.

Поглядывая на нее искоса, я еще раз перебрал свои медленно возрастающие возможности. Мозг работает так, что ему постоянно стыдно за то гнусное и слабое тело, в которое всажен, и постоянно мечтает о другом носителе.

Но все же я благодаря ему очень точно все вижу, понимаю, рассчитываю. Могу с двадцати шагов бросить мелкий гвоздик так, что попадет острым кончиком точно в дырочку розетки. Или шляпкой, как восхочу.