Наконец, 11 сентября в центральной прессе появилось обращение, подписанное Бухариным, немцем Мейром, венгром Руднянским и секретарем Кобецким. Вероятно, китайцев не нашлось — все они были неграмотны, а финнам право подписи не доверили, как «чухне белоглазой». Но идею обращения дал, вероятно, какой-то китаец — уж без этой сволочи никак не обошлось.

«Клеветническая кампания носила иногда чудовищный характер», — объясняли еврей, немец, венгр и Кобецкий. — «Против одного из братьев Рахья, старого революционера и члена ЦК, выдвигалось обвинение, что он хотел взорвать финские курсы. О других писали доносы, что они проваливают своих товарищей в Финляндии, третьих обвиняли в том, что они предали революцию в 1918 году, и в том, что они неправильно расходовали деньги. Зловонные ручьи клеветы текли обильной рекой. Буржуазия готовила свое дело. Буржуазия разжигала эту борьбу. Буржуазия натравливала. Капиталистам выгодно расстраивать пролетарский фронт, толкнуть рабочего против рабочего (чуть не написал «толкнуть рабочего на рабочую» — примечание автора), дезорганизовать ряды трудящихся, смять, разрушить и выставить на посмешище пролетарскую дисциплину. Ей выгодно пустить пролетарскую кровь. Неопытные, молодые, упорные, узколобые люди, думавшие, что они настоящие революционеры, попались на провокационную удочку. Они решили спасти революцию и выстрелили прямо в грудь этой революции».

Народ зачитывался этой китайской грамотой. Зачитывались чекисты, а потом встрепенулись: почему нет арестов? Тотчас же поднятые по тревоге латыши побежали и арестовали супругов Элоранта и еще Тойво Антикайнена.

Тойво взяли прямо с курсов под недоуменными взглядами Акку Пааси, Аллана Хаглюнда и верного Пахи. Его привезли сразу на Литейный и в полумраке комнаты для допросов тотчас же дали по голове. Даже к стулу не успели пристегнуть, что и вышло чекистам боком. Тойво слегка ошеломился, пригляделся к полумраку и начал обороняться. Скоро латышей для избиения не стало хватать.

Антикайнен наоборонялся на два пожизненных заключения, а латыши — на свои переломанные пальцы, вывихнутые руки, расквашенные носы и подбитые глаза. На звуки драки прибежала подмога и упекла разбушевавшегося финна в одиночную камеру, пообещав ночью расстрелять.

Но до утра его оставили в покое, видимо — не нашлось свободной минутки, чтобы стрельнуть.

А в это время, 12 сентября проходили торжественные похороны. Тела погибших в клубе Куусинена товарищей выставили для прощания в Георгиевском зале Дворца Искусств — так переименовали Зимний дворец. Собравшиеся коммунары пропели «Вечную память» и «Вы жертвою пал в борьбе роковой», кто-то затянул «Интернационал», но его не поддержали.

Затем траурная процессия двинулась по проспекту 25 Октября — так переименовали Невский проспект — на Садовую улицу и вышла к Марсову полю. Там уже их поджидали сто тысяч шестнадцать человек. Шестнадцать человек держали над головами плакаты: «Подлый белый террор в Петербурге откликнется свержением буржуазии в Финляндии», «Через трупы товарищей финнов — вперед к коммунизму» и тому подобное.