— На днях Иван Сергеевич заезжал. Петр Францевич с Еленой Карловной…

— Стоп! У Ивана Сергеевича как фамилия?

— Тургенев. Тоже писатель.

— А Петр Францевич? Елена Карловна?

— Это муж и жена Довгайло. Он профессор в университете, приятель Николая Евгеньевича. У них квартира тут недалеко, в Караванной же. Чей дом, не знаю, но внизу табачная лавка. На вывеске амуры сигарки курят.

— А Зайцев Алексей Афанасьевич не бывал?

— Про такого не слыхала.

— Ладно. Еще кто?

— Зиночка с мужем. Это его, — кивнула Наталья в сторону кабинета, — племянница. Сирота, с четырнадцати лет при нем жила, а зимой вышла замуж за студента. Фамилия — Рогов, живут на Кирочной, в номерах Миллера. Я за ними соседскую горничную послала, должны скоро быть.

— Иван Дмитриевич! — заглядывая в кухню, позвал Гайпель. — Пойдемте-ка, я вам кое-что покажу.

Прошли в конец коридора, там Гайпель указал на дверь, предупредив, что заперто, смотреть нужно в замочную скважину. Иван Дмитриевич поворчал, но послушался.

Комната была освещена солнцем, пылинки плясали в лучах. За их радужным кордебалетом он не сразу разглядел у окна тонконогий столик, на каких ставят кадки с пальмами, а на столике — человеческий череп со спиленным теменем. Что это не муляж, доказывал застывший в носовом провале знакомый иероглиф, чей смысл — презрение ко всему тому мягкому, теплому и, в сущности, совершенно лишнему, что мешает проявиться истинным формам бытия.

— Открой, милая, — обратился Иван Дмитриевич к притихшей Наталье.

— Не могу, — заявила она. — Ключа нет.

— Кто же здесь убирает?

— Сама барыня. Это ее кабинет.

— И чем она занимается у себя в кабинете?

— На счетах считает.

— Что считает?

— Сколько за квартиру отдать, сколько с Килина получить и тому подобное.

— Кто такой Килин?

— Издатель Николая Евгеньевича.

— Понятно. Еще что она тут делает?

— Пишет.

— Что пишет?

— Что считает, то и пишет.

— А череп ей зачем?

Наталья молча повела плечом, затрудняясь увязать его с приходно-расходной книгой и статьями семейного бюджета. Пришлось повторить вопрос другим тоном, тогда лишь было отвечено, что барыня, если на картах гадает, ставит в этот череп зажженную свечу.

— Только на картах? — спросил Иван Дмитриевич.

— Не только.

— И кому она ворожит?

— Сама себе… Ну, — добавила Наталья под его испытующим взглядом, — барыни иногда приходят, которые интересуются.

— А вот и она сама, — сказал Гайпель, оборачиваясь на донесшийся из прихожей набатный звон дверного колокольчика.

— Нет, она бы так не звонила, — возразила Наталья. — Это Зиночка.

— Пускай пройдет к покойному, потом приведешь ее ко мне, -распорядился Иван Дмитриевич. — Если муж с ней, его тоже. Мы пока в кухне посидим.

Вернулись в кухню. Там он хищно покружил между столами, наконец сложил крылья и напал на свежий ситник, ветчину, чухонское масло. Гайпель смотрел на него с осуждением и, когда ему было сказано, чтобы присоединялся, надменно покачал головой.

— Ты что-нибудь знаешь про Бафомета? — с набитым ртом спросил Иван Дмитриевич. — Можешь сказать, чем он отличается от дьявола?

— Это одно из его имен, вот и все. А почему вы спрашиваете? Что-то я не замечал за вами интереса к подобным материям.