Вот я кружу над степью в лунном свете, лёгкая и свободная, но тут обрушивается слепящая боль, пригибает к земле. Я лечу, не жалея крыльев, бегу, стирая лапы, но не успеваю: мой камень разрушен, головы обличий безжалостно разбиты, чаши — перевёрнуты, а мои смертные подопечные — я помнила имя каждого из них — мертвы. И я блуждаю на пепелище, зная, что обречена, чувствуя, как уходит сила…
Вот снова — огонь, фиолетовый, колдовской, он стоит стеной, безжалостно разрушает лабораторию, где я вот уже пять лет сама бережно расставляю все по местам. Где-то вдалеке визжит тётушка, я знаю, что эти проклятые маги её сжигают, и отчаянно вою в ответ, потому что не могу помочь: тут разразилась настоящая битва колдунов, Незрячий пытается одолеть тятю, на его стороне — воплощенные гончие.
Тятя приказывает мне убегать, но я не могу его бросить — как он не оставил меня, не способную превратиться ни во что, кроме спящего на руинах тощего котёнка, как он протянул мне свою, иссушенную запретной магией и веками, руку, позволяя вдохнуть запах. Потому даже не пытаюсь убежать: разрастаюсь, принимаю своё излюбленноё обличье и бешенно бью по воздуху хвостами, не позволяя проклятым псам приблизиться. Не ваш час, призрачные собачки! Раскидываю их в стороны, мечу в горло вожака, на лбу которого сияет печать контракта, но не успеваю: звуки вдруг смещаются на другой план, и все, что можно слышать — тихий хрип и хруст костей сзади.
Тятя проиграл.
— Окружайте! — кричит Незрячий, — Это прорыв в магии! Как он только исхитрился закрепить это в мире живых?! Нельзя упустить!
Я — не это. Я — …
— Риа! — от этого рёва сотрясаются стены, вздрагивают руки-щупальца Джеки, обвившие мою шею, дёргаются губы, застывшие рядом с моими. Обычно глас демона — последнее, что люди слышат в своей жизни, но иногда с него все начинается.
Я зарычала, низко и бешено. Да как ты посмел, проклятая беззубая развалина, прикасаться к этим воспоминаниям? Заплатишь-шь… ты мне за это заплатишь! Печать дрогнула, сияющая лунным светом шерсть стала пробиваться сквозь мою кожу, сзади материализовался хвост.
Взмах когтей — и голова Джеки покатилась по полу, подпрыгивая забавно, чисто мячик. Захотелось погнать его по полу, играясь, но сознание у меня ещё оставалось, и оно напоминало: садовник. Мы пришли, чтобы его нанять. Оборачиваюсь к мальчику, и вот не хочу думать, кто из нас сейчас краше: скархл или все же я.
— Просыпайся! — вырывается ворчанием, шипением, клекотом — и синющие глаза напротив, наконец, открываются.
— Кажется, мне сменили лекарство, — бормочет, глядя на меня, наш свеженанятый служащий, — Вот это приход…
— Хватит болтать, — рычу, прислушиваясь ко звукам в коридоре, — Я тебя на работу нанимать пришла! Пойдёшь со мной?
— Куда?
— Туда, где будет лучше, чем здесь!
— Где угодно лучше, чем здесь. Пойду!
И щупальце напротив его сердца истаивает, корчась. Мир вокруг вдруг начинает обретать форму: очевидно, паразит, лишившись основного донора, основательно ослаб. С этими тварями, однако, маковку чесать некогда, потому хватаю юношу руками-лапами и волочу к зарешеченному окну — это, видимо, чтобы пациенты от счастья великого вниз не падали, аки яблочки в грозу… Закрыто на совесть, ещё и зачаровано — обжигаюсь, пока выдираю решётку с мясом, но оно того стоит: окно разлетается веером стеклянных брызг, и нам в лицо радостно дует прохладный ночной ветер, словно приветствуя — выжили, молодцы!