– А если бросить утюг? – не унимался я.

– Да какой нахрен утюг! – проснулась в Алисе злость.

– Электрический. Когда ты начинаешь пылить, я пытаюсь размышлять философски, но не знаю как мне быть: буду спорить – дурак, соглашусь – тряпка.

– Не спорь, не соглашайся, просто действуй.

Погода, как всякая любящая себя женщина, была капризна, весной, под давлением нахлынувших чувств, она получала парки свежих писем, которые ей некогда было читать, а осень комкала. Гулять по городу было грустно, не то что летом. С заморозками сдуло всю женственность с улиц. За драпом скрылись все женские прелести, задраены все люки, словно подводная лодка, одиссея любви медленно погружается в зиму. У дома зашли в магазин. Пока я выбирал корзинку, Алиса замёрзла у окна.

– Ну, что ты там застряла?

– Смотри, муха.

По небу окна действительно скользила муха, для нас это было странно, потому что ноябрь. Для неё нет, для неё это был первый лёд.

– Дай человеку покататься спокойно, – взял я Алису за руку и повёл в мясной отдел.

– Что ты хочешь?

– Ничего не хочу.

– У вас есть ничего? – улыбнулся я продавщице.

– Я же сказала, не хочу, – начала оттаивать Алиса.

– Взвесьте, пожалуйста, немного колбасы браунгшвейской, – обратился повторно. Продавщица улыбнулась глазами, сохранив полное спокойствие на лице.

– Немного, это сколько?

– Ну, палку.

– Вы считаете, палка – это немного?

– Считаю. А вы?

– Я не считаю. Я и так знаю, что больше одной не будет.

– Я не буду есть эту колбасу. Пошло.

– Что?

– Продавщица пошлая, и ты вёл себя пошло.

– Я потом только понял, что к чему.

– Не оправдывайся, это скучно.

Дальше мы шли пешком, меня преследовала вина, с которой я никак не хотел считаться. «Разве это пошлость?» На Алису надвинулся циклон неудовлетворённости, я примерно представлял её состояние, когда все твои гадкие мысли вдруг материализовались и от этого хотелось материться.

– Давай уже матерись вслух.

– Ты всё время найдёшь способ выкрутиться. Я знаю, некоторые умеют читать по глазам, моя подруга, к примеру, она видит всех насквозь, особенно мужчин. Она так много и быстро читает, что до сих пор одна. Я же, напротив, читаю медленно, никак не могу, а главное, не хочу осилить один роман.

– Ты моё тёплое пятно, – начал я делать тюнинг её угловатому настроению.

– Спасибо, лучше я буду фигурой.

– Фигурой речи.

– А ты тогда будешь Винни-Пухом.

– Почему Винни-Пухом?

– Он мягкий, – принял её нрав более обтекаемый вид.

– Я бы хотел.

– Я бы нет, тем более которого подняли из берлоги и заставляют работать.

– Любить?

– Тогда это должен быть Винни-Пах.

– Мультфильм ужасов, – прижал я Алису к себе и взял в собственность её тельце.

По телику шло фигурное катание. Выступали пары. Медленно размеренно они катали свои ледяные этюды с поддержками и прыжками. Я начал дремать, пары я не любил, разбивать их было выше моего благородства, а бесперспективно флиртовать не было никакого желания, мне больше нравились одинокие женщины, готовые на всё. Возможно, только я был так повернут на этом, я не любовался балетом во всей его грации, я тупо смотрел под юбки балерин, то же самое и в фигурном катании. Сейчас, мне было больно, что её обнимает кто-то другой. «Похоже, ты её просто ревнуешь, чувак!» «Чёрт, это ещё что?» – восстал мой внутренний мир, будто к девушке за соседним столом подсел мужчина и начал страстно её обнимать. «Это нервы, это недостаток Его Величества Секса! Не успел познакомиться, а уже ревнуешь», – ответил мне внутренний голос и попросил сигарету. «Сначала кофе», – ответил я ему. Что могло быть лучше одиночного катания женских ног? Судьи выставляли оценки. У меня была своя шкала оценок за технику и скольжение. Я считал, что важнее не пируэты, а гармония движений и музыки. Прыжки в три оборота меня не вдохновляли, я переключил на новости культуры, где два пятидесятилетних мальчика хотели раскрыть коммерческий секрет успеха одного из московских театров. Они плохо понимали, с кем связались, что всякий талантливый режиссёр, да и не только режиссёр, легко может вставить тебя в свой спектакль в не самой положительной роли, а порой даже отвратительной, и только после занавеса, если тебе хватить смелости, ты признаешь, что всю передачу играл на него. Актёры они, правда, были хреновые, им роль в массовке, моя Катя могла бы сыграть куда лучше, когда хотела, когда хотела меня. Я попросил у неё кофе. Если уж говорить о театре, то я туда абсолютно не годился, почему я такой нехарактерный? Взял бы её и брал бы потом, когда хотел. Видимо, я хреновый режиссёр. Я любил совсем другую актрису: