Кини с аграфкой сидели на диване и о чем-то увлеченно тарахтели. Аграфка, как и Кини, была в серебристом медицинском комбинезоне. На меня она старалась не смотреть, только иногда украдкой зыркала своими огромными зелеными глазами. Ничего доброго в её взгляде не заметил. Ну, это в общем-то и понятно. Любить ей меня не за что. Да и хрен бы с ней. Хотя девочка очень даже ничего. И фигурка и личико. Но красота какая-то холодная, не человеческая. Вот с Кини всё понятно. Только глянешь на неё — и сразу хочется её хватать и тащить в койку. Её красота не просто тёплая, об неё обжечься можно. А на аграфку только посмотришь — и как в холодильную камеру зашёл. Аж передергивает всего. Хотя с Цилей вроде неплохо всё было. Но лучше об этом даже и не думать, а то Кини и мне и ей глотку перегрызет. С этой арварской бестии станется. И не посмотрит на моё императорское величество.
Наконец я поел и приступил к чаю с истекающей медом пахлавой. Кини подошла и ухватила кусочек.
— Ой, как вкусно! — Она тут же забрала всю тарелку и утащила её на диван, где вдвоем с аграфкой с пахлавой и разделались. Я даже попробовать не успел.
— Ник, Беритсиэ сказала, — промычала она, облизывая пальцы, — что мы разговариваем на древнем языке.
— Кини, иди хоть руки помой. Облизываешь ты их, конечно, очень эротично, но понять, что ты говоришь, из-за этого очень трудно.
Они обе вскочили и помчались мыть руки. Аграфка при этом была красной до самых своих рыжих волос, а Кини только хихикала. Придя, они чинно уселись на диван.
— Ник, Беритсиэ сказала, что мы единственные в Содружестве, кто знает атланский язык. Несколько тысячелетий ученые пытались его расшифровать и не смогли, а мы на нём спокойно разговариваем. Здорово, правда? А это твой родной язык?
— Беритсиэ, значит. Будешь Бертой.
— Меня зовут Беритсиэмеримэ, — вскинулась аграфка.
— Я свой язык ломать не собираюсь. Это у себя, в Аграфии, ты Берит чего-то там, а здесь ты Берта. И лучше со мной не спорь.
Аграфка сидела на диване опустив голову. Да, намучаюсь я ещё с этой Берит-Мерит. Чёрт меня дернул вспомнить о ней. Лежала себе в криокамере и лежала бы дальше. Вечно я сам себе проблемы создаю.
— Ник, Беритсиэ, то есть Берта, спрашивала — где её дедушка?
— Я его убил.
— Как это убил? — Глаза Кини широко распахнулись.
— Зарубил мечом. И их капитана, и ещё каких-то длинноухих. Ладно, Кини, вы тут ещё можете поболтать, а я пошёл спать. Я сегодня здорово вымотался.
Хотя поболтать у них вряд ли получится. Аграфка, закрыв лицо руками, беззвучно рыдала. Только плечи вздрагивали. Может, зря я так с ней? А, ладно. Плевать. Я к ней в ухажеры не набиваюсь. Пойду-ка и в самом деле спать. Завтра работы выше крыши.
Засыпал я в одиночестве. Но посреди ночи меня всё-таки разбудили. Кини беззастенчиво залезла ко мне под одеяло.
— Эта железяка Десс не хотела меня пускать к тебе, — проворчала она, — император отдыхает, император отдыхает. И так серьёзно. Тоже мне, императорский гвардеец. Дурацкие у вас шуточки. И зачем ты так жестоко обошёлся с Бертой? Она весь вечер проплакала. Я до сих пор сидела с ней, успокаивая. Она только-только заснула. Нельзя же так. Она всё-таки девушка.