Затем, боясь поддаться в глазах опечаленной Розенны охватившему его чувству горечи, он выбежал из дома и до поздней ночи бродил по ландам.

За все оставшиеся ему до возвращения в коллеж дни вакаций, что должно было произойти вскоре после Дня всех святых, он ни разу более не произнес имени Жюдит, но в доме его теперь совсем не видели.

Однако Жиль не ходил в море с сыновьями Ле-Мана, как бывало раньше, не ловил рыбу в реке.

Он не бродил более по укреплениям Пор-Луи, соседней морской крепости, куда он любил ходить раньше; на набережных Лорьяна, куда он прежде с таким удовольствием иногда отправлялся, чтобы вдохнуть густые ароматы, идущие с кораблей, вернувшихся из Индии, он тоже не появлялся. Он просиживал теперь часами на берегу Блаве, устроившись в травяном гнезде, куда однажды вечером вытащил недвижное тело Жюдит де Сен-Мелэн, смотрел, как текут изменчивые воды, и не думал более о том, чтобы забросить в реку рыболовные снасти.

Два или три раза он доходил до Эннебона, долго бродил по тропинке, ведущей от реки к высоким стенам монастыря, затем возвращался в Кервиньяк, даже не повидавшись со своим крестным, которого он тем не менее любил всем сердцем за неистощимую доброту и за зоркую привязанность, коей тот его одаривал. Привязанность крестного была даже чрезмерно бдительной для подобных случаев! Жиль боялся, чтобы проницательный взор священника не заставил его раскрыть свой секрет.

Он возвращался домой за полночь, лишь для того чтобы наспех поесть и лечь спать, не произнеся и десяти слов. Он стал почти так же молчалив, как и его мать, чего, впрочем, та вовсе не замечала, поскольку вечно была погружена в бесконечные молитвы. Розенна, однако, терзалась за двоих, ловя на лице юноши следы того недуга, признаки которого она угадывала слишком хорошо.

Однажды вечером она удержала Мари-Жанну в тот момент, когда та закутывалась в свою черную накидку, чтобы отправиться к вечерне.

— Забудь ненадолго про Небеса и посмотри на землю, — сказала ей Розенна резким тоном. — Взгляни на своего сына! Он больше не ест, не смеется, не разговаривает… Разве ты не видишь, что он несчастлив?

Узкое лицо его матери, которая в свои тридцать три года казалась пятидесятилетней, осветилось улыбкой, а ее темные глаза под вдовьим чепцом, который она носила с тех пор, как родила ребенка, блеснули фанатическим огнем:

— Несчастлив? Потому, что услышал Голос, который отвращает его от мира сего и от его ничтожества? Ты говоришь, что он не смеется больше, не говорит больше? Так возрадуйся же, ты, безумная, а не горюй! Если он молчит, то это для того, чтобы лучше слышать Господа, зовущего его к себе. Да святится вечно Его Святое Имя! Теперь оставь меня! Я опаздываю.

И она ушла, почти убежала, прежде чем упавшая духом Розенна собралась было ее удержать!

Действительно, безумием была попытка заставить эту женщину с истерзанным, окаменевшим сердцем проявить интерес к ребенку, присутствия которого она обычно и не замечала! С той поры как Жиль стал большую часть времени проводить в коллеже, она заговаривала с ним лишь для того, чтобы сказать «здравствуй», «до свидания» и узнать, помолился ли он. Помимо этого она более ничего у него не спрашивала, не замечала его, будто он был прозрачен, как оконное стекло.