Потом я поехал домой и пока ехал, ждал троллейбуса на остановке, все было также: люди вокруг — идут, болтают, насупленные, веселые, кричат, улыбаются, девочка на самокате, ребята на великах, и небо такое синее, в облачках, запах чего-то сильно жаренного из окна, а я отдельно. Сижу на своей планете Грех. И улететь на землю меня не пускают. Это такое мне напоминание, чего я стою.

Пришел домой и не мог ничего делать. Исповедь совершенно не помогла! Все хотелось куда-нибудь спрятаться, деться, чтобы меня не было, такой свиньи и поганой сволочи. Попил воды, а есть не стал — буду хотя бы поститься и искупать. Открыл шкаф, выкинул половину одежды и сел там на какое-то тряпье, сверху еще накрылся пледом, чтобы Господь не смотрел на меня так строго и простил. Стало немного легче. Просидел довольно долго. Но тут зазвонил телефон, еле выполз, не успел. Снова зазвонил — предки с дачи по мобилу, проверяли, как поживаю. Да плохо, плохо! Обратно залезать в шкаф уже не хотелось, кое-как запихал туда вываленные шмотки, встал напротив иконы Спасителя с закрытыми глазами и начал молиться: «Господи, очисти меня и прости, не удержался, а ты все равно верни меня обратно». И земной поклон. Потом снова «Господи, очисти меня и помилуй, а ты все равно верни...» Земной поклон. Не знаю, сколько прошло времени. Я весь вспотел, устал и сел. Но гроб не распался. И билета для возвращения на землю мне никто не выдал. Взгляд мой упал на оранжевую обложку вчерашней книжки, я схватил ее, изорвал страницы и через минуту уже слушал, как она шуршит по мусоропроводу. Это шуршанье было как поглаживанье по измятой душе, и я приободрился. И понял, что срочно надо сделать какой-то сильный ход, хоть как-нибудь искупить, не поклонами, а вообще радикально. Надел кроссовки и снова пошел на улицу.

Я шел по дворам, а потом по нашему парку. Он длинный-длинный, можно ходить по нему несколько часов. Долго встречал одних мамаш с колясками, старуху с двумя собачками на поводке, сильно накрашенных девчонок в мини-юбках и на каблуках.

Недалеко от пятачка с игровыми автоматами и шашлыком мне наконец попалась компания ровесников: две девушки, трое парней, один из них качок. Его явно можно было раскрутить на любую драку, но мне вдруг не захотелось, чтобы их девчонки смотрели, как меня бьют. Я пошел дальше. И увидел их. Тех, кого надо. Они сидели на лавке в узкой аллее, человек пять, подростки лет 16—17, все уже очень хорошие. Они курили и пили пиво. Я подошел и спросил, нарочно погромче и понаглей: «Детки, а для меня пивка не найдется?» Один из них тут же встал, бритый, с сережкой в ухе, и обматерил меня. Остальные заржали. Тогда я слегка ткнул бритого в плечо, чтобы разозлить его и всех еще больше, но он был уже такой пьяный, что покачнулся даже от легкого толчка и осел на скамейку. А другие ребята, вместо того чтобы защищать его, опять загоготали «Куда тебе, Блоха, ну куда тебе?» Этот Блоха, видно, был у них крайний, никто за него заступаться не собирался. А сам Блоха вдруг страшно побледнел и пошел в кусты. Его друзья закричали: «Давай, давай, проблюйся как следует!» Я для них вообще был как мебель. И я пошел себе дальше, очень медленно, чтоб, если что, Блоха смог догнать меня. Но никто меня не догнал.