, я считала их гораздо более продвинутыми, чем я, в познании тайн жизни, однако ни мебель в комнате Паскаля, ни его книги, ни распятие из слоновой кости, ни репродукция Эль Греко — ничто не говорило о том, что он принадлежит к другому биологическому виду, нежели мы с Андре. Он давно получил право свободно выходить по вечерам и читать все, что хочет, но я быстро поняла, что его горизонт так же ограничен, как и мой. Он воспитывался в религиозном заведении, где преподавал его отец, и любил только науку и свою семью. Я в то время мечтала об одном: как бы переехать от родителей и начать жить самостоятельно. Меня удивляло, что ему так хорошо дома. Он качал головой. «Никогда я не буду так счастлив, как теперь», — говорил он ностальгическим тоном, каким пожилые люди говорят о прошлом. Он твердил, что его отец — потрясающий человек. Женившись поздно, после трудной молодости, он в пятьдесят лет овдовел и, оставшись один с десятилетней дочерью и младенцем нескольких месяцев от роду, полностью посвятил себя им.

Что касается сестры, то Паскаль считал ее святой. Она потеряла жениха во время войны и решила никогда не выходить замуж. Ее каштановые волосы, стянутые на затылке в тяжелый пучок, открывали пугающе высокий лоб; у нее была белоснежная кожа, вдохновенный взгляд, ослепительная и непреклонная улыбка; платья она носила темные, всегда одного и того же подчеркнуто строгого покроя, с широким белым воротником; она ревностно следила за образованием брата, пытаясь склонить его к служению церкви. Я подозревала, что она ведет дневник и воображает себя Эжени де Герен[14], а штопая большими покрасневшими руками носки отца и брата, повторяет мысленно стихи Верлена: «Жизнь скромная, с ее нетрудными трудами»[15]. Хороший ученик, хороший сын, хороший христианин, Паскаль казался мне порой слишком правильным и напоминал семинариста-расстригу; я тоже многим раздражала его. И все-таки, даже когда со временем у меня появились другие друзья, которые были мне более интересны, наша дружба осталась крепкой. Его я взяла с собой в качестве кавалера, когда Галлары праздновали помолвку Малу.

Нарезая круги вокруг гробницы Наполеона, нюхая розы в парке Багатель и объедаясь русским салатом[16] на пикниках в Ландах, Малу, уже наизусть выучившая оперы «Кармен», «Манон» и «Лакме», нашла-таки в конце концов себе мужа. Пока она сидела в девках, мать каждый день говорила ей: «Иди в монастырь или замуж, безбрачие — это не призвание». Однажды, в очередной раз отправляясь с ней в Оперу, мадам Галлар объявила: «Сейчас или никогда. Следующий вариант будет для Андре». И Малу согласилась выйти за сорокалетнего вдовца с двумя дочерьми. В честь этого события был устроен танцевальный праздник. Андре настояла на моем присутствии. Я надела платье из серого шелкового джерси, унаследованное от кузины, недавно ушедшей в монастырь, и отправилась к дому Галларов, где мы договорились встретиться с Паскалем.

Месье Галлар за эти пять лет высоко продвинулся по службе, и они теперь жили в роскошной квартире на улице Марбёф. Я избегала там бывать. Мадам Галлар поздоровалась со мной сквозь зубы; она уже давно меня не целовала и даже не давала себе труда улыбнуться. Однако Паскаля она оглядела скорее одобрительно: он вообще нравился женщинам своим заинтересованным и вместе с тем сдержанным видом. Андре адресовала ему одну из своих дежурных улыбок; у нее были темные круги под глазами, и я подумала, не плакала ли она.