– Очень хорошо, но я пока ещё ваш классный руководитель!

– Вы уверены? – удивился Расходенков.

– Уверен! – жёстко ответил я. – Поэтому попрошу до завтрашнего дня никаких глупостей не делать, иначе будет очень плохо! Вы меня поняли?

– Разгул школьной демократии, – мудро заметил Бабкин.

Шеф-координатор посмотрел на меня с сожалением и принялся накручивать на пальцы свои кудри.

– Так мы идём сегодня к Чаругину или нет? – громко спросил я, повернувшись к Ивченко.

– Идём, – ответил он, оглядываясь на ребят.

В школьной столовой я застал Гирю, – держа в руке раскидистый букет роз, она возмущалась, что всем учителям печёнки хватило, а ей, как всегда, не досталось.

– Давай, я тебе свою отрежу! – огрызнулась буфетчица Таня, собирая помощницу Тоню для прибыльной торговли с лотка.

– Я свинячью печёнку не ем! – прямо ответила Гирина.

– А сегодня и не было говяжьей! – простодушно пожала плечами Таня.

Я сидел за столом, ел суп из маленькой детской тарелочки с надписью «Общепит» и горевал. Мне было совершенно ясно, что ребята, узнав о моем визите к Стасю, оскорбились.

Удивительное дело! В сложившейся ситуации все по-своему правы: девятый класс спасает товарища, Стась – карьеру, Расходенков печётся о годовых оценках своего отпрыска, Лебедев жаждет сочувствия, Алла ищет надёжного спутника жизни, Гиря мечтает о килограмме свежемороженой печёнки для дома, для семьи… Я понимаю всех и никому не могу помочь. Один мой давний приятель говаривал в подобных случаях: «Всех жалко, но себя жальче всех!» Наверное, это правильно, но почему же тогда так скверно на душе? Я чувствовал себя брошенным… Да-да, брошенным, как пять лет назад, когда мы расстались с ней или, говоря языком моих детей, разбежались. Я встречался с ней больше года и уже привык к тому, что после самой шумной ссоры через день, в крайнем случае через неделю, она снова будет сидеть у меня в комнате, возле книжного шкафа и делать вид, будто совершенно не понимает моего нетерпения. От первого, познавательного брака у неё осталась слабенькая и очень капризная девочка. Чтобы вдосталь пообщаться со мной, приходилось звонить бывшему мужу и просить, чтобы он посидел с дочерью. «Супружник, уволенный за профнепригодность», – так она отзывалась о нем, – был тоже капризен, и переговоры выливались в запоздалые выяснения несостоявшихся семейных отношений. Поэтому те вечера, когда она могла остаться со мной, становились редкими праздниками. А утром она вела себя так, точно никакой наготы у неё нет и не было, и я действительно почти не верил в нашу недавнюю близость или, как выражаются мои ученики, – «контакт». С Аллой было совсем не так… Но я отвлёкся.

Кстати, она – не Алла, разумеется, – первая спросила меня о том, почему я ушёл из школы и стал журналистом:

– Ты, наверное, не любишь детей?

– У меня их пока нет, – остроумно ответил я.

После очередной ссоры я долго выдерживал характер, а когда наконец позвонил, то услышал, что меня не желают видеть. Подобное уже случалось, и я, выждав неделю, телефонировал снова, но услышал – впервые! – тот же самый ответ. А через два дня наш общий знакомый, точно кот-книгоноша, притащил все, что она брала у меня почитать. Я устроил засаду возле её конторы и долго ходил взад-вперёд, прикрывая газетой примирительный букет. Она вышла последней и с холодным удивлением спросила: