Сколько человек должно умереть, чтобы убийство стало резней? Наверняка ведь больше трех?

— Чипсы? — предложила Карен, потрясая перед ними пакетом. — Со вкусом ростбифа.

Эбби взяла горсть, а Луиза отмахнулась — затошнило от одного запаха. Вот так и становишься вегетарианцем.

— Я просто хочу узнать, где она и все ли у нее хорошо, — сказала Луиза. — И не ошивается ли поблизости Эндрю Декер.

Что там Реджи сказала? С ней хоть кто-нибудь вообще разговаривал? Похоже что нет.

— Беда в том, что она пропала, но никто не сообщил, — вздохнула Луиза. — По-моему, типичное cherchez la tante.[140]

Штука-то в чем, как сказала бы Реджи Дич: реакция Нила Траппера на необъяснимое присутствие в доме телефона жены была достойна Ингрид Бергман в «Газовом свете»,[141] но рядом не стояла с любительщиной, которой он откликнулся на довольное урчание «приуса», когда Луиза завела мотор.

— Чудесное исцеление? — невинно осведомилась она.

Он попытался рассмеяться.

— Мне нужен адвокат? — пошутил он.

— Не знаю. Нужен?

Ей было девять, когда Мартина умерла. Она вернулась из школы — отца нигде не было — и увидела, как двое тащат на носилках вниз по лестнице тело, завернутое в простыню. Джоанна не сразу сообразила, кто это, — лишь потом, когда взбежала в комнату Мартины, увидела взрытые простыни, пустые бутылки на полу и учуяла какую-то тошнотворную мерзость, которая подсказывала, что случилось ужасное.

Мартина оставила записку на цветистой открытке из канцелярского набора, который Джоанна подарила ей на Рождество. Открытка стояла на каминной полке в столовой — полиция не заметила. Ничего достопамятного, никаких стихов, лишь сонные каракули: «Слишком» — и что-то по-шведски — перевода Джоанна так и не узнала.

Она пошла искать отца — нашла в кабинете, где отец методично опустошал бутылку виски. Джоанна встала в дверях и показала открытку.

— Мартина оставила тебе записку, — сказала она, а он ответил:

— Знаю, — и метнул в нее бутылкой.

Некоторое время они жили вдвоем с отцом. Поначалу, когда Джоанна переехала, когда все, кого она любила, умерли, он нанял ей няньку, сохлую кочергу в траурной одежде. Эта мегера полагала, что Джоанна легче переживет свою трагедию, если вести себя так, будто никакой трагедии не было.

В школу Джоанна смогла пойти далеко не сразу. Вблизи школьных ворот у нее подгибались ноги, и нанятый отцом психиатр (затрапезного вида дядька, от которого несло сигаретами, — с ним Джоанна подолгу неловко молчала) посоветовал начать обучение дома, так что нянька переквалифицировалась в гувернантку и каждый день давала Джоанне уроки — ужасные тоскливые часы, набитые арифметикой и английским. Если Джоанна ошибалась, пачкала тетрадки или отвлекалась, ее хлопали по руке линейкой. Однажды, застав няньку за экзекуцией, Мартина схватила линейку и заехала няньке по лицу.

Скандал вышел страшный, нянька грозилась заявить в полицию, но, видимо, Говард как-то с ней развязался. Он умел развязываться с женщинами. Джоанна только помнила, как Мартина повернулась к ней, едва нянька уехала в такси, и сказала: «Никаких больше нянь, милая. Теперь я о тебе позабочусь. Обещаю».