Никак не вздохнешь. Тяжесть стискивает грудь, душит — огромный камень расплющивает, давит на легкие. Луиза очнулась, ловя ртом воздух. Господи боже, это еще что такое?

По ощущениям и по звукам судя, рань противоестественная — кто ж встает с такого ранья? Луиза нащупала очки. М-да, цифры на часах у кровати мерцали зловещей хэллоуинской зеленью и ставили одни пятерки — пять пятьдесят пять.

Башка раскалывается, в животе урчит, вечернее вино медленно течет по венам. Красное вино — плохая идея, оно выманивает слезливого шотландца из глубин души, из норы, обитой шотландкой. Виски утихомиривает уязвленное чудовище, что обитает внутри, а от красного вина у монстра вскипает кровь.

Луиза по-прежнему каждое утро удивлялась, просыпаясь рядом с мужчиной. С этим мужчиной. Он спал опрятно, всю ночь лежал, свернувшись клубочком, на дальнем краю их императорского ложа. Луизе не пришлось объяснять — Патрик и сам понимал, что для ее беспокойного сна потребен простор.

Пока дальше по коридору камнем на шее сидит Бриджет, ни о каком сексе не может быть и речи — Луизе это ясно как божий день, а Патрика позабавило. Надо полагать, он занимался сексом с Самантой, когда Бриджет могла услышать. Саманта, наверное, была тиха как мышка. Патрик тихий, разве что постанывал негромко и благодарно. Луиза-то в основном орала.

Секс был хорош, но стены не тряслись — в этом сексе не было жадности. Не совокупление, а занятия любовью. Луизе всегда казалось, что «заниматься любовью» — просто эвфемизм, прикрывающий животный инстинкт, но Патрик такого мнения явно не разделял. Брачное ложе свято, говорил этот безбожник; впрочем, ирландский безбожник — практически оксюморон.

Поначалу она обнаруживала немалую прелесть в их цивилизованных соитиях — в свое время ей хватило пота зверских случек, — но теперь прелесть как-то поблекла. Поцелуйся она с Джексоном — и конец манерам и приличиям. Пара тигров, ревущих в ночи. Не вчера в больнице — то был целомудренный поцелуй, дарованный инвалиду. Поцелуйся они по-настоящему, они обменялись бы дыханием, душами обменялись бы. Никогда не думай о мужчине в постели другого, особенно если этот другой — твой муж. В высшей степени дурные манеры, Луиза. Плохая жена. Очень плохая жена.

Она посмотрела, как часы переключились на пять пятьдесят шесть, и тихонько вылезла из постели. Патрик обычно не просыпается до семи, но Бриджет с Тимом — ранние пташки, а Луиза сомневалась, что в такой час переживет светскую беседу. Или, боже упаси, еще один завтрак en famille.[136] Однако решено: до конца их визита она прикусит язык, откусит, если потребуется, и будет любезна, как сама мисс Воспитанная Любезность. На суку нацепили намордник.

В ванной она вставила линзы и поглядела на себя в зеркало. Совсем вымотанная — потому что она вымоталась, — но какое счастье, что сегодня нужно на работу, а не играть в хозяйку дома.

И — Джексон, как он лежал на больничной койке, измочаленный, покалеченный, в полном отрубе. Он из тех, кто в итоге всегда поднимается, но, понятно, настанет день — и он не поднимется. Как ему удается всякий раз оказаться не в том месте не в то время? Луиза представляла, как он говорит: