– Папа! Что это? Я никогда ее такой не видела!

– Папа! Папа! Что он понимает в жизни, твой папа! А в любви? Да ни хрена! Он вообще, если хочешь знать…

– Ну хватит! Кира, идем! Даша, возьми мой пиджак и принеси ее халат!

С этими словами он потащил меня в ванную.

– Дурак, пусти! – вопила я.

– Тихо, что ты так развоевалась? Ну успокойся, приди в себя, умой-ка лицо холодной водой, сразу станет легче. Погоди, давай сперва снимем платье, вот так, молодец; а теперь умоемся…

– Нет, пусти меня, не хочу, не желаю!

– Чего ты не желаешь, дуреха моя? – очень ласково произнес Марат, открыл воду и, когда я хотела вырваться из его рук, решительно сунул мою голову под кран. Я взвыла. Но он крепко держал меня, а я рыдала, икала, захлебывалась водой и слезами, изнемогая от жалости к себе. Но мало-помалу холодная вода сделала свое дело, и я затихла. – Вот и умница, вот и молодец. – Марат накинул мне на голову полотенце и закрыл кран. – Боже мой, на кого ты похожа, посмотри!

Я глянула в зеркало – по щекам текли черные ручьи, под глазами было черно, помада размазалась вокруг рта, словом, чучело чучелом, и от ужаса я снова зарыдала, но уже тихо.

– Дурочка, совсем как маленькая. А я и не заметил, когда ты успела так надраться! Ну не беда, давай умойся сама тепленькой водичкой, смой эту гадость, ну вот, хорошо, совсем другое дело. Вот, опять моя девочка красивая, даже еще красивее без этой краски.

Он вытирал мне волосы, гладил меня, и я постепенно успокоилась.

Когда мы вышли из ванной, дети с перепуганными лицами, забыв о своих ссорах, сидели на кухне. Дашка вскочила.

– Мамуля, садись!

– Кира Кирилловна, простите меня.

– Да ладно, все мы хороши… вы тоже меня простите, я, кажется, перепила немножко…

– Немножко! – хмыкнула Даша.

– Вот была бы у вас кошка, ничего бы этого не было! – заявила я.

И все с облегчением расхохотались.

В пятницу все было тихо и мирно. В субботу тоже. Настал наш последний вечер. Мы с Дашей расстарались, приготовили роскошный ужин и сидели довольно долго. Марат был в ударе, разливался соловьем, рассказывая, как мы с ним поженимся и уедем куда-нибудь к морю, как будем навещать ребят в Тель-Авиве, как они будут приезжать к нам. Дашка сияла, глаза у нее горели. Даня слушал не без интереса, а я сидела молча и уже не могла включиться в эту игру. Я знала, что это конец. Потом ребята деликатно куда-то смотались, оставив нас вдвоем.

– Любимая, пойдем, наше ложе ждет нас!

Мы за это время вполне освоили коварный диван.

А у меня не было сил встать. Ведь пойти сейчас к нему – значит, начать последнюю, теперь уже самую последнюю ночь.

– Нет, давай еще немножко посидим тут.

Я все смотрела на него и не могла наглядеться. Как я любила это немолодое лицо, эти дивные глаза. Он осунулся за последние дни – еще бы, такие любовные подвиги ему уже явно не по возрасту. Ну что ж, еще одна ночь, и он будет отдыхать от этих трудов уже всю оставшуюся жизнь.

– Кира, милая, идем!

– Иди, я сейчас приду.

Он ушел, и слышно было, как он торопливо раскладывает диван. А я все сидела в полном изнеможении.

– Девочка, что с тобой? – Он подошел ко мне, заглянул в лицо. – Отчего ты такая грустная? Ты мне не веришь?