– Думаю, вам известно, насколько общественность обеспокоена последними убийствами, – произнес Эмберги, обращаясь ко мне.

– Разумеется.

– Вчера мы с Биллом и Нормом провели, так сказать, экстренное совещание. В числе прочего мы обсуждали статьи, которые появились в субботней и воскресной газетах. Как вы, доктор Скарпетта, возможно, знаете, новость о последнем убийстве, то есть трагической гибели молодой женщины-хирурга, уже распространилась по всему городу.

Я этого не знала, но нисколько не удивилась.

– Уверен, что вам задавали вопросы по поводу этого убийства, – мягко продолжал Эмберги. – Мы должны в корне пресекать попытки взять интервью, иначе нам несдобровать. Именно об этом мы вчера и говорили.

– А если бы вы в корне пресекали убийства, – заметила я не менее мягко, – то давно бы уже получили Нобелевскую премию.

– Именно к этому мы и стремимся в первую очередь, – сказал Больц. Он успел расстегнуть свой темный пиджак и откинулся в кресле. – Мы постоянно работаем с полицейскими. Однако мы также считаем, что подобные утечки секретной информации недопустимы. Журналисты раздувают подробности, и в итоге люди паникуют, а убийца в курсе всех наших планов.

– Совершенно с вами согласна. – Тут мой язык меня подвел, и я затем горько пожалела о своих следующих словах: – Можете быть уверены: я не делала никаких заявлений из офиса, не давала никакой информации, кроме самой необходимой.

Я ответила на еще не заданный вопрос, и мой внутренний голос натянул поводья, сдерживая идиотскую прямоту. Если меня вызвали для того, чтобы обвинить в неосторожности, я должна была по крайней мере заставить их – или хотя бы одного Эмберги – перейти к обсуждению скользкой темы. А я сама на блюдечке поднесла им доказательства, то есть дала понять, что их подозрения справедливы.

– Итак, – подытожил Эмберги, глядя на меня своими глазками-буравчиками, – вы только что предъявили нам нечто, что требует более пристального изучения.

– Я ничего такого не предъявляла, – сказала я безразлично. – Просто констатировала факт.

В дверь тихонько постучали – это рыжая секретарша принесла кофе. В кабинете мгновенно повисла тишина. Однако секретаршу это не смутило – она не спешила уходить, с достойным лучшего применения рвением проверяя, каждому ли достались чашка, ложка, сахар. А Билла Больца она прямо-таки опутала липкой, как паутина, заботой. Больц, возможно, был не лучшим из прокуроров штата, но, без сомнения, самым красивым. Он принадлежал к тому редкому типу блондинов, к которым время относится более чем лояльно – ни волосы у них не выпадают, ни пивной живот не образуется. Только тоненькие "гусиные лапки" в уголках глаз говорили о том, что Биллу почти сорок.

Когда секретарша наконец удалилась, Больц произнес, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Нам известно, что у полицейских периодически возникают проблемы с утечкой информации. Мы с Нормом говорили с одним высшим чином. Никто понятия не имеет, откуда просачиваются сведения.

Я подавила желание высказаться. А чего, интересно, они ожидали? Что какой-нибудь высший чин крутит роман с Эбби Тернбулл? Что какой-нибудь коп с виноватым видом скажет: "Извините, ребята, это я раскололся"?