Лестница вела прямиком в застекленную будку наверху. Харри выключил фонарь и, как только его голова поднялась над краем, почувствовал дуновение холодного воздуха. Снегопад прекратился, окрестности освещал бледный лунный свет. Площадка размером примерно четыре на четыре метра была обнесена стеклом и стальными перилами, за которые, вероятно, держались туристы и, покрикивая от ужаса, наслаждались видом на Осло и окрестности или представляли себе, каково это — приземлиться на лыжах там, внизу. Или упасть с башни, пролететь вертикально по направлению к домам и застрять в ветвях далеких деревьев.

Харри поднялся наверх, повернулся к силуэту человека, смутно различимому в отсвете огней города как раз напротив лестницы. Человек сидел за перилами на краю большого открытого окна, через которое и веяло холодом.

— Красиво, правда? — легко, почти весело спросил Матиас.

— Если ты про вид, то да.

— Я не про вид, Харри.

Одна нога Матиаса свисала из окна. Харри стоял возле лестницы.

— Кто ее убил, ты или снеговик, Харри?

— А ты как думаешь?

— Я думаю, что ты. Ты же у нас умный парень. Я все рассчитал. Ужасные ощущения, да? В таких случаях, разумеется, нелегко сконцентрироваться на красоте. Я имею в виду, если человек убил того, кого любил больше всех.

— Ну, — сказал Харри и сделал шаг вперед, — ты-то об этом не слишком много знаешь, разве не так?

— Я-то? — Матиас повернулся. — Первую женщину, которую я убил, я любил больше всего на свете.

— Тогда зачем ты это сделал? — спросил Харри, положил правую руку на револьвер за ремнем и тут же почувствовал страшную боль.

— Потому что моя мать была лживой шлюхой, — сказал Матиас.

Харри приспособил руку и достал револьвер.

— Давай, спускайся сюда, Матиас. И руки подними.

Матиас с любопытством взглянул на Харри:

— Слушай, Харри, а ты знаешь, что существует двадцать процентов вероятности, что твоя мать была не лучше моей? Двадцать процентов, что ты ублюдок. Что скажешь?

— Ты меня слышал, Матиас.

— Я облегчу тебе задачу, Харри. Во-первых, я отказываюсь повиноваться. Во-вторых, ты же не видишь мои руки. А может, я тоже вооружен? Так что стреляй. Стреляй, Харри.

— Спускайся.

— Олег — ублюдок, Харри. А Ракель была потаскухой. Ты должен бы поблагодарить меня, что я сделал так, что ты ее убил.

Харри переложил пистолет в левую руку. Свободные браслеты наручников стукнулись друг о друга.

— Подумай, Харри. Если ты меня арестуешь, меня положат в клинику, в психиатрическое отделение, а через несколько лет я буду на свободе. Пристрели меня.

— Ты умрешь, — сказал Харри и подошел ближе. — Ты все равно умираешь от склеродермии.

Матиас хлопнул рукой по раме:

— Откуда знаешь? Проверил мои анализы крови?

— Я спросил у Идара, а потом разузнал, что такое склеродермия. Человеку с таким диагнозом легче выбрать какую-нибудь другую смерть. Например, эффектную, которая достойно увенчает так называемый «труд всей твоей жизни».

— Я слышу в твоем голосе презрение, Харри, но когда-нибудь ты тоже поймешь.

— Пойму что?

— Что мы с тобой одного поля ягоды, Харри. Мы боремся против болезни. Но болезнь, против которой боремся и я, и ты, не поддается окончательному уничтожению, в ней все победы — временны. Борьба — вот наше предназначение. Моя закончится здесь. Пристрели меня, Харри.