– Казаки! – истошно заорал кто-то над ухом, и оглянувшись, Мария Ивановна увидела чубатых донцев, идущих в плотном строю. Присев испуганно, она повернулась бежать к доходному дому «Общества для пособия нуждающимся студентам Императорского Московского Университета», но брошенный кем-то из толпы обломок булыжника задел её, и женщина покатилась под копыта коней.

Истошно крича, она пыталась встать, не в силах выбраться из толчеи, но раз за разом её сбивала то конская грудь, то колено казака. Хрусть! Подкованное копыто с размаху опустилось на женскую ступню. Тяжёлый удар в затылок бросил её вперёд, и донской жеребец, напуганный выстрелом из револьвера, опалившим ему морду, затанцевал на её голенях и бёдрах.

– На… – прошептала женщина из последних сил, прежде чем кованое копыто опустилось ей на затылок.

– Единственная ведь, единственная… – выл пожилой купчик, хватаясь за ногу прибывшего в карете скорой помощи доктора, – господин доктор, – купец, не отцепляясь от ноги, пополз за медиком на коленях, дырявя штаны английской шерсти и не обращая внимания на стирающиеся до мяса ноги, – смилуйтесь! Што хотите, только штоб не умерла… дочка, единственная! Продукты, деньги, дом заложу, душу! Только штоб жива!

Не отпуская ноги, он потащил доктора к телу лежащей на земле девочки лет пятнадцати. На белом её лице багровыми разводами остывала запёкшаяся кровь, а тёмно русая коса её лежала почти отдельно, вместе с куском кожи. Синие глаза, закатившись под чистый лоб, смотрели мёртво на майское небо, по которому бежали игриво кудряшки облаков.

«– Всё» – одними губами сказал многоопытный фельдшер, оценив вытекшую из тела кровь и неестественное положение размозженных конечностей.

– Калекой… – горячечно шептал купец, – пусть калекой! Деньги есть, прокормим! Пусть…

Студент-медик, так же приехавший в карете «Скорой», подхватив купца, закатал ему рукав, и фельдшер, не медля, сделал тому укол морфия.

– Сколько сегодня таких… – начал было фельдшер, но замолк, глядя угрюмо на подошедшего казачьего есаула. Скрывая растерянность за нарочито бравым видом, офицер смотрелся настолько неуместно, што доктор только ожёг его взглядом, когда тот вздумал завести беседу.

Казаки и «Русское собрание» ещё гонялись по окрестностям за студентами, а подоспевшая полиция уже составляла первую партию задержанных. Уцелевшая в этом побоище публика поспешила разбежаться или тщилась доказать полиции свою непричастность, открещиваясь от политики.

– Начальство разберётся, – невозмутимо отвечали городовые, делая вид совершенно служебный и неподкупный. А то ведь и сам… за политику.

Трупы пострадавших сносили к тротуару, а на дрожки пока грузили тех, кого можно спасти.

– Мама? Ма-ма!

Опознав мать, Наденька Гиляровская села рядом и заплакала беззвучно. Вскоре рыданья её стали утихать, а слёзы высохли.

– Ненавижу… – шептала она, глядя на казачьего есаула…

…на здешнего городового…

… на приказчика из бакалейной лавки, возбуждённо докладывавшего што-то полицейскому офицеру и скалящему то и дело неровные зубы…

… - я вас всех… ненавижу… не прощу!