– Я понимаю, что лишил вас изумительного зрелища, о добропорядочные граждане, – вкрадчиво сказал он, поправляя напомаженные волосы. – Но напрасно вы извергаете хулу на своего прокуратора. В качестве компенсации я приказал доставить сюда качественного разбойника, трусливого убийцу и просто настоящего морального урода. Перед вами – преступник Варавва!

Охрана вытащила из тюремной пристройки горбоносого толстяка в синих татуировках – обладателя бычьей шеи и здоровенных ручищ. Толстяк орал, упираясь в землю, матерно ругался и норовил харкнуть в глаза охранникам.

– На римской скамье, – ревел он белугой. – На скамье подсудимыыыыых…

Толпа начала обмениваться комментариями. Дети захлопали в ладоши.

– Справедливости, прокуратор! – неожиданно раздалось от подножия лестницы. Очнувшийся центурион Эмилиан, привстав на колени, показывал рукой в сторону освобожденных от цепей Малинина и Калашникова. Сделав над собой ужасное усилие, он поднялся на обе ноги, опираясь на свой меч.

– Даже если моими глазами в пещере овладели демоны-призраки, – придерживая раненую руку, отчеканил Эмилиан, – то эти два человека все равно подлежат публичному распятию. Своим поведением они нарушили сразу три главных закона из «Свода XII таблиц»[63] – неподчинение римскому военачальнику, оказание вооруженного сопротивления представителям императорской власти, а также нанесение телесных повреждений римским солдатам. Каждое из этих нарушений карается смертной казнью, ибо в своде сказано: «Тот, кто поднял руку на римлянина, хотел убить самого цезаря».

Пилат славился тем, что умел мгновенно принимать решения.

– А, ну тогда совсем другое дело, – быстро ответил прокуратор. – Согласно только что открывшимся обстоятельствам, обвиняемые приговорены к немедленному распятию. Казнь состоится прямо сейчас, на свежем воздухе. Получается, вы зря волновались, граждане, мы отлично повеселимся!

Эмилиан послал Калашникову и Малинину торжествующую улыбку. Равнодушный кузнец снова начал надевать на осужденных цепи.

– Сын дохлой блудницы! – кипя злобой, крикнул Малинин Эмилиану. – Ничего, я тебя потом в Аду разыщу – не пожалею времени. Я из Управления наказаниями – и ты у меня еще сортиров начистишься, собака римская!

Центурион показал Малинину неприличный жест здоровой рукой.

– Но вообще-то, – заметил Пилат, вчитываясь в папирус. – Мне тут доложили, что у вас сейчас праздник, во время которого делают пресные хлебцы. Это весьма странный праздник, ну да ладно. Согласно праздничному правилу, я должен помиловать осужденных по вашему выбору – мне совсем не жалко, я мил и добр от природы. Но давайте побыстрее. Сейчас солнце взойдет, жара начнется несусветная. Лично я предлагаю распять Варавву – посмотрите, какой он злобный. И продержится на кресте долго, на радость вашим деткам. А эти два задохлика что? По дороге лапки откинут.

Толпа раздумывала, переводя взгляды с Вараввы на застывшую парочку.

– Никаких шансов, – сказал Калашников, не разжимая губ.

– Почему? – таким же деревянным тоном спросил Малинин.

– Учи историю, идиот!

Трое женщин в толпе сбились в круг, обсуждая предложение прокуратора.