Не льстя себя надеждой, я тут же направился к главному редактору – и пережил нечаянную радость! Причина сюрприза, возможно, объяснялась тем, что главный редактор не был русским. Он был грузин и, как многие люди его формата, прекрасно был знаком со всеми тонкостями, ухищрениями и хитросплетениями сталинской национальной политики; и быть может, еще и потому о нем курсировали разные сомнительные слухи. Он терпеливо выслушал все, что я рассказал ему о судьбе своего перевода и о забавных – если не сказать смехотворных – отговорках чиновников, препятствовавших изданию книги. Меня поразило, что он мгновенно оценил значение книги и важность ее издания, что на месте принял решение и дал указания секретарше снабдить меня так называемым гарантийным письмом, в котором издательство подтверждало, что издаст книгу в конце года. Таким образом, я, долгие годы работавший над переводом на авось, впервые держал в руках что-то вроде издательского договора – как минимум подлежавшего обжалованию документа, в котором подтверждались мои переводческие права. А на прощание, которое оказалось необычайно сердечным, главный редактор добавил: «Работайте, ни в чем не сомневаясь. Книга обязательно выйдет. Я вот только не уверен, удастся ли нам издать ее без купюр».
В Ленинград я уехал в приподнятом настроении, и, хотя рукопись перевода книги давно была готова, я все еще то в одном, то в другом месте отделывал, шлифовал и улучшал. И пару раз в месяц наведывался в Москву, в издательство, чтобы обсудить с Бажановой и главным редактором отдельные главы и всю книгу на предмет проблематичных мест, которые следовало убрать. Разумеется, я мог отказаться это делать, но тем самым застопорил бы уже начавшийся процесс подготовки книги к изданию. Лучше уж в таком оскопленном виде, чем вообще не увидеть готовой книги.
И действительно, вскоре наступил тот давно ожидаемый день (1987 года), когда в советских магазинах наконец-то – пусть и с сокращениями – появилась на русском языке последняя книга Стефана Цвейга. Если открыть это первое издание сегодня, то сразу можно понять, чем была омрачена моя радость по поводу выхода книги. За вступлением, написанным не мной, следовала статья Константина Федина о смерти Цвейга в бразильской эмиграции. Затем шли эссе самого Цвейга и фрагменты его работ о Данте, Диккенсе, Роллане, Достоевском, Толстом, которые однажды уже выходили в Советском Союзе – в тридцатые годы. И только после всего этого (целых сто пятьдесят страниц!) шли сами воспоминания Цвейга с характерным примечанием: «Книга печатается с сокращениями». То, что все эти сокращения в первую очередь коснулись тех мест, в которых еврейская тематика играла какую-то роль, едва ли стоит упоминать специально. Просто мне хочется сказать, что здесь речь шла о грубых вмешательствах в произведения иностранного писателя, который к тому же не имел возможности себя защитить.
С мемуарной литературой советских авторов обходились, как это показывают, например, воспоминания Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь», гораздо бесцеремоннее. В 1960 году они вышли в журнале «Новый мир» с многочисленными сокращениями, и шесть лет спустя те же сокращения мы находим в издании мемуаров отдельной книгой. Наконец журнал «Наука и жизнь» опубликовал сокращенные места. Читая эту публикацию, я понимал, почему именно эти места так долго не печатали: нежданно-негаданно читатель мог узнать о мучительных вопросах, волновавших Эренбурга сразу же после войны, в 1946 году, после возрождения в Советском Союзе государственного антисемитизма, первые признаки которого он отмечал уже в 1939 году, после заключения пакта Гитлер – Сталин.