— Кончай каркать! — оборвал я разговор, зашедший в опасное русло, из которого выход один — скандал либо драка. Все же я молодчага, что заранее побеспокоился оставить этих головорезов без оружия. — Давайте о чем-нибудь веселеньком. Вадим, меня давно занимает, как ты в этой глуши без женщин обходишься? Может, тебе из Екатеринбурга резиновую бабу привезти? В секс-шопах сейчас неплохие модели, с подогревом.
Могильщик насупился:
— Благодарю. Обойдусь.
— А он однолюб, — рассмеялся Киса. Заметно было, что в борьбе с алкоголем он явно переоценил свои силы. — А когда приспичит, пользуется испытанным средством — Дунькой Кулаковой. — Он вытянул вперед руку и покрутил ею перед носом побагровевшего Могильщика.
Тот непроизвольно потянулся к заднему карману шорт, но, вспомнив, что безоружен, скривился в подобии улыбки, больше смахивающей на оскал.
— Да, онанирую. И что? Кому какое дело? Если очень попросишь, могу и тебя трахнуть — хоть в очко, хоть в рот, — они у тебя одинаково поганые…
Киса, навалившись на стол кулаками-кувалдами, начал тяжело подниматься на нетвердых ногах. Чтобы не дать ситуации выйти из-под контроля, я врезал ему хук справа в челюсть. Опрокинув стул, Киса грохнулся на пол и отключился. Через минуту раздался его беззаботный храп.
— Дело житейское. Перепил мальчуган. С кем не бывает. Нервишки на пределе, шифер съезжает. Нормально. — Я похлопал Могильщика по загорелой щеке, успокаивая. — Цыпа, отволоки нашего ослабленного друга на двор, прикрой одеяльцем. Простынет еще, не дай бог. А проснется — снова человеком станет. Извинится, если надо. Парень он, в общем-то настоящий, наш до доски гробовой.
— До «вышки», то бишь, — мрачно уточнил Могильщик, налил себе граненый стакан «Распутина» и махом заглотил. — Лады. Зла не держу. Малолетка — отвечать за базар еще не научился.
Цыпа вернулся в избу уже без своей похрапывающей ноши и сел сбоку от стола, чуть сзади Вадима.
Моя школа — страхует на случай непредвиденных эксцессов со стороны явно захмелевшего Могильщика.
Тот исподлобья тяжело покосился на него, но вместо ожидаемой ругани вдруг по-детски всхлипнул и закрыл ладонью влажные глаза.
— Что, Монах? Уже и мне не доверяешь — этого костолома сзади подсадил. А когда я пахал на месте Кисы, ты меня за кента держал…
— Цыпа, пересаживайся к нам. Видишь, у коллеги мнительность разыгралась. Это все от самогонки: сивушных масел там грубый перебор, что пагубно для нервов. — Я подал знак, и Цыпа ловко наполнил три стакана «Смирновской». — Вот что надо употреблять, если уж пришла охота. Или капуста кончилась? Но тогда где же твои накопления?
Могильщик поднял на меня стремительно трезвевшие глаза. Черные зрачки, еще только что расслабленно расширенные, сузились до игольчатых.
— Монет больше нет, Монах. Все отдал сторожу на Широкой речке.
— Сторожу городского кладбища? Но зачем? — Я ушам не верил.
Вадим осушил свой стакан и каким-то чужим глухим голосом продолжал:
— Набрел я тут как-то на чудную поляну. Вся в фиалках и лютиках, а по краям березки молоденькие… Не устоял… Перезахоронил Наташку, жену, с Широкой речки сюда. Пусть со мной будет. Ты не думай: сделано чисто, на городском все так и осталось — и памятник, и плита. Никто не врубится, что гроба нет. Завтра покажу место. Там меня и похороните рядом, если что.