В «здесь и сейчас» возникает со-бытие Двух, это само переживание жизни как таковой, и в этом то главное, о чем говорит этоэстетика. Только это позволяет нам разрушить преграды индивидуальной реальности и даже собственно реальности, только это позволит нам освободиться от груза внешних наслоений, только это уничтожает одиночество и делает человека счастливым.

Гамлет: Смотрите же, с какой грязью вы меня смешали. Вы собираетесь играть на мне. Вы приписываете себе знание моих клапанов… Вы воображаете, будто все мои ноты снизу доверху вам открыты. А эта маленькая вещица нарочно приспособлена для игры, у нее чудный тон, и тем не менее вы не можете заставить ее говорить. Что ж вы думаете, со мной это легче, чем с флейтой? Объявите меня каким угодно инструментом, вы можете расстроить меня, но играть на мне нельзя.

Вильям Шекспир

Вопрос противостояния личности и социума, индивида и общества относится к разряду вечных. Вот и Гамлет протестует против попыток манипулировать им, о том, что его протесты не беспочвенны, знают, конечно, все участники драматической сцены, но никто не показывает вида. И потому голос принца направлен в пустоту, впрочем, и сам Гамлет хорошо понимает это. Поэтому этим своим монологом он обращается не к обществу, он взывает к Высшему. В противостоянии личности и социума, так же как и в «Гамлете», и у личности, и у социума свои цели, но, в отличие от шекспировской драмы, никто не догадывается, в чем именно они состоят, что делает их борьбу еще более бессмысленной, а обращение к Высшему – традиционной и вынужденной мерой. Ситуация покажется нам еще более глупой, если мы сделаем над собой усилие, чтобы понять: истинные цели личности и социума родственны друг другу, если не сказать – идентичны. Впрочем, было бы и нелепо полагать, что элемент и его целое – требуют обратного. Другое дело, что этот элемент не ощущает себя частью целого, а вследствие этого целое не является таковым, или наоборот.

На каких бы позициях мы ни стояли – божественного или эволюционного происхождения этики (выработанной как приспособленческий механизм через «общественное чувство», «воодушевление» и так далее), если мы согласны с тем, что «живая этика» – это не фикция, то нам понятно, что в процессе, который именуется «воспитанием», она должна быть найдена в «воспитуемом» человеке. Насаждая мораль, мы рискуем не то что не найти, не взрастить ее в человеке, а, напротив, противопоставить его ей. Вместе с тем, основной механизм «морального воспитания» ребенка все-таки насильственный. А потому именно «мораль», пресловутое «нравственное воспитание» оказывается одним из главных авторов того феномена, о котором сейчас пойдет речь, – феномена «социогенной агрессии».

Гносеологически человек – это, прежде всего, трисубъект. Понимая это, мы должны отдавать себе отчет в том, что ребенок – это не только и не столько «впитывающая губка», как о нем любят говорить, но скорее – сито, самый настоящий фильтр, обладающий выраженной степенью избирательности. Однако, этот факт, как правило, не принимается в расчет ни родителями, ни воспитателями, ни учителями, а поэтому процесс обучения ребенка, по сути своей, часто сродни самому настоящему насилию, глумлению над его маленьким, но уже самостоятельным «я». Всякий ребенок в отношении воспитания – стойкий оловянный солдатик. И именно благодаря нашей трисубъектности, ни у кого из представителей рода человеческого «поучение» и «привитие морали» не вызывает искреннего энтузиазма.