Подложив под, извините, себя целлофановый пакет с незаконченным вязаньем (сразу стало мягче), я оперлась спиной о стену и начала думать о замке, в котором нахожусь. Попыталась его себе представить. Я хорошо помнила дорогу в эту проклятую темницу. За ее дверью – тридцать четыре ступеньки крутой лестницы, поворачивающей направо, потом коридорчик. Он тоже, если смотреть отсюда, сворачивал вправо. Оно и понятно, ведь башня круглая. Высота каждой ступеньки, ну, скажем, сантиметров двадцать восемь, они были жутко неудобные. Двадцать восемь умножить на тридцать четыре… Больше девяти метров. Интересно, будет ли девять метров до отверстия в потолке?

Наряду с умственным я все-таки занялась и физическим трудом. Надо было измерить помещение – в длину, ширину и, по мере возможности, в высоту. Отмерив метр на нитке акрила (расстояние между вытянутыми пальцами моей правой руки равнялось двадцати сантиметрам, а, кроме того, приблизительно метр составляло расстояние от конца пальцев вытянутой руки до другого плеча), я измерила все, что могла. По моим предположениям выходило, что коридорчик находится выше потолка моей камеры.

Затем я стала вспоминать, как выглядела лестница верхнего яруса. Один пролет состоял из десяти ступенек. Какой они были высоты? Пожалуй, от двадцати до двадцати трех сантиметров, как в обычной подвальной лестнице. Допустим, что в каждом пролете около двух метров двадцати сантиметров. Всего было шесть пролетов. А перед этим была еще лестница, по которой я шла с первого этажа здания в башню, там было четырнадцать ступенек, очень удобных. Минутку, сколько это будет всего?

Когда я уже подсчитала, что в данный момент нахожусь на двадцать восемь метров ниже уровня первого этажа замка, и пыталась представить эту высоту в привычных мне мерках варшавских жилых домов, над моей головой раздался хриплый вопль:

– Эй, ты-ы-ы!

– Ну, чего еще? – заорала я в ответ, недовольная тем, что меня отрывают от дела.

– Ты еще жива?

В хриплом голосе мне послышалось как будто сочувствие. Нет, это явно не голос шефа.

– Нет, померла!

Из черной дыры донеслось визгливое похрюкиванье, а потом тот же голос прокричал:

– Без глупостей, а то не получишь еды. Тому, кто помер, у нас еду не дают.

– Что ты говоришь! – громко удивилась я. – А я думала, все равно заставляют есть.

В дыре опять захрюкали, а потом там что-то показалось.

– Держи! И не лопай сразу все, это тебе на весь день.

Ко мне на веревке спустилась корзинка. В ней оказалось полбуханки черного хлеба, и даже не очень черствого, глиняный кувшин с водой, пачка сигарет и спички. На секунду я закрыла глаза, стараясь справиться с забившимся вдруг сердцем, потому что все это время сверхъестественным усилием воли пыталась подавить в себе всякую мысль о сигаретах. Я знала, что для меня будет самым мучительным…

– Ну, что ты копаешься? – загремело под потолком. – Вынимай скорей, я забираю корзину.

Кувшин я поставила на пол, а хлеб и сигареты держала в руках, так как их некуда было положить. Корзину подняли вверх.

– Эй, ты! – взревела я.

– Чего тебе?