Покинув гостиную, он пошел по коридору, освещенному тусклым естественным светом и слабым сиянием синих панелей возле дверей. Пройдя три четверти пути, он наткнулся на дверь, покрытую наклейками. В центре, на уровне глаз ребенка, висела табличка «Комната Ясмин!».

Сняв маску, он присел, совершенно обессиленный. Закрыл лицо руками и вспомнил, какое горе и шок они с женой испытали в день похищения Пенни. Чтобы подавить всхлип, сунул в рот солоноватую ткань балаклавы и крепко зажмурился. Ему пришло суровое и холодное откровение: они оба едва не умерли в нескольких шагах от своей дочери и, казалось, только что избежали величайшей из всех несправедливостей. Если он заплачет, то уже не сможет остановиться. Он даже не мог оплакивать Скарлетт и Джина, его ангелов-хранителей. Эта жалкая жизнь двигалась слишком стремительно и не позволяла делать этого.

Пытаясь собраться с мыслями и приготовившись взглянуть в лицо дочери, он понял, что никогда по-настоящему не верил, что от нее его будет отделять лишь какая-то дверь. Если только это не дверь полицейского участка или больничного морга. Но постепенно ощущение тщетности стало проходить. Груз, давивший на сердце, словно тесная чугунная клетка, ослаб. Отчаяние и отвращение ускользали. Он не был уверен, радость ли это, шок или даже страх, заполнивший внезапно освободившееся пространство.

Окинув взглядом коридор, он подумал о том, что они с похитителем его дочери только что сделали. Что же он скажет Пенни о тех людях? Как перестанет быть Красным Отче и снова станет отцом, которого она когда-то любила?

– Господи, господи.

Дрожащими руками он прижался к дереву.

За закрытой дверью раздался поспешный топот маленьких ножек.

– Кто там? Ричард? – радостно крикнула девочка.

И не успел он подняться на ноги, как дверь спальни открылась.

Отступление из дома осталось в его памяти лишь чередой смазанных фрагментов. Позже они казались слишком яркими, хотя и непоследовательными, тянущими его назад в другое время и место. Он помнил отвратительный пот, покрывающий его облаченное в чужую одежду тело. Отяжелевшие ноги, которые с трудом поднимал, словно шел вброд. Легкие, напоминающие мешки с мокрым песком. Простирающийся в бесконечность подстриженный газон, через который он брел к машине, таща за собой ребенка и держа в другой руке кожаные чемоданы с деньгами.

Она не помнила его. Внешне он сильно изменился, и, когда она в последний раз видела его, ей едва исполнилось четыре. Два года составляли треть ее жизни, и ее долговременная память начала формироваться лишь перед самым ее исчезновением. Карен, должно быть, сделала все возможное, чтобы заставить ее забыть то, что она знала о своих родителях и прежней жизни.