Ханнахан решил сделать свою книгу не только всекультурным, всеэтническим и всеязыковым узлом (петля!); чтобы пойти выше и дальше, чем удалось Джойсу, все это было, конечно, необходимо (так, одна-единственная буква "М" в "ГигаМеше" отсылает нас к истории майя, богу Вицли-Пуцли, ко всем ацтекским космогониям и иррумациям), но недостаточно! "Гигамеш" соткан из _всей совокупности_ человеческих знаний. И опять-таки, мы имеем в виду не только современное их состояние, но также историю науки, то есть клинописные вавилонские арифметики; испепеленные, потухшие образы мироздания - как халдейские, так и египетские; птолемеизм и эйнштейнианство, исчисление матричное и патричное, алгебру тензоров и групп, способы обжига ваз в эпоху династии Минь, машины Лилиенталя, Иеронимуса, Леонардо, гибельный воздушный шар Саломона Андре и дирижабль генерала Нобиле (то, что во время экспедиции Нобиле были случаи каннибализма, имеет особый и глубокий смысл для читателя, ибо роман Ханнахана можно уподобить точке, в которой некий фатальный груз упал в воду и возмутил ее гладь; и кругами волн, концентрически расходящихся все дальше и дальше от "Гигамеша", оказывается "все-все" человеческое существование на Земле, начиная с Homo Javanensis [человек яванский (лат.)] и палеопитека). Вся эта информация покоится в "Гигамеше" укрытая, но ее можно извлечь, - как будто в реальном мире.
Так мы доходим до главного творческого принципа Ханнахана: чтобы превзойти своего великого земляка и предшественника, ему было необходимо уместить в беллетристическом произведении не одно лишь культурно-языковое, но вообще все наследие истории - всю сумму познаний и умений (Пангнозис).
Несбыточность этого замысла, казалось бы, очевидна, его легко счесть манией глупца, и в самом деле: как может один роман, история повешения какого-то гангстера, стать экстрактом, матрицей, кодом и сокровищницей всех знаний, распирающих библиотеки планеты! Предвидя заранее этот холодный и даже издевательский скептицизм читателя, Ханнахан не ограничивается обещаниями - в "Истолковании" он дает доказательства.
Изложить их все немыслимо; творческий метод писателя мы можем показать лишь на мелком, второстепенном примере. Первая глава "Гигамеша" занимает восемь страниц, на протяжении которых смертник оправляется в нужнике военной тюрьмы, читая - над писсуаром - бесчисленные граффити, которыми солдатня успела испещрить стены. Эти надписи остаются где то на пограничье его сознания, и как раз потому их безудержное похабство оказывается не дном бытия, а люком, ведущим нас прямо в неопрятное, горячее, огромное нутро рода людского, в пекло его копролалической и физиологической символики, восходящей, через "Камасутру" и китайскую "войну цветов", к сумрачным пещерам со стеатопигическими [стеатопигия - ожирение ягодиц] Венерами пралюдей, ведь именно их обнаженный срам проглядывает сквозь похабные силуэты, коряво нацарапанные на стене; вместе с тем фаллическая откровенность других рисунков ведет нас к Востоку с его ритуальной сакрализацией Фаллоса-Лингама [лингам - стилизованный фаллический символ в индуизме], причем Восток означает местонахождение первоначального Рая - то есть искусной лжи, неспособной укрыть ту истину, что в Начале была скверная информация. Да, да: ибо Пол и "грех" возникли еще тогда, когда праамебы утратили свою однополую девственность, поскольку эквиполентность и двуполюсность Пола прямиком вытекают из Теории Информации Шеннона; так вот что означает последняя буква ("Ш") в названии эпоса! А стало быть, со стены нужника открывается путь в бездну природной эволюции... которая вместо фигового листка прикрылась муравейником культур. Но и это лишь капля из океана, потому что в первой главе, кроме того, содержится: