Они занимались любовью в часы сьесты спешно и бездушно, под благодатной сенью апельсиновых деревьев. Полоумные девы подбадривали их с террасы бесстыжими куплетами, а каждый успех встречали шумными аплодисментами. Прежде чем маркиз опомнился и понял, какому риску он себя подвергает, Бернарда ошеломила его сообщением о том, что она уже на втором месяце беременности, и напомнила ему, что она не чернокожая раба, а дочь цивилизованного индейца и белой дамы из Кастилии, и, чтобы ему со всем его благородством не осрамиться перед людьми, он должен сочетаться с ней законным браком. Маркиз тянул с ответом до тех пор, пока ее отец не постучал к нему в дверь в час сьесты с древним аркебузом на плече. Речь индейца была плавной, телодвижения мягкими, и в конце концов он протянул оружие маркизу, не глядя тому в лицо.

— Вы знаете, что это такое, сеньор маркиз?

Маркиз вертел аркебуз в руках, не ведая, что с ним делать.

— Насколько я могу судить, это, кажется, аркебуз, — сказал он и добавил с нескрываемым любопытством: — Для чего он нужен?

— Для защиты от пиратов, сеньор, — ответил индеец, все еще кося глазами в сторону. — Я принес его сюда на тот случай, если ваша милость пожелает убить меня раньше, чем я убью вас.

И взглянул в лицо маркизу. Глаза у индейца были грустные и сонливые, но маркиз понял то, о чем, собственно, идет речь. Он вернул аркебуз и пригласил гостя войти, чтобы заключить мирный договор. Два дня спустя падре из соседней церкви освятил брачные узы в присутствии ее родителей и родственников обеих сторон. По окончании обряда вынырнула откуда ни возьмись старая Сагунта и увенчала новобрачных гирляндами на долгое счастье.

Одним дождливым сумрачным утром родился под знаком Стрельца семимесячный хилый ребенок — Мария Анхела. Она походила на бесцветного головастика, шею которого, грозя задушить, стиснула пуповина.

— Девочка, — сказала повивальная бабка. — Но ей не жить.

И тут Доминга дала всем своим святым обет: если девочка выживет, не стричь ей волосы до самой ее свадьбы. Едва она произнесла эти слова, как ребенок запищал, и Доминга в радости пропела: «Быть ей святой, быть святой». Маркиз, увидев дочку уже одетой и умытой, предрек ей не такое светлое будущее: «Быть ей потаскухой, если Бог даст ей жизнь и здоровье».

Девочка, дочь знатного сеньора и плебейки, росла беспризорной. Мать возненавидела ее с того — первого и последнего — раза, когда приложила дочку к груди; она велела убрать младенца с глаз долой, боясь, как бы вдруг не убить. Доминга выходила девочку, крестила именем Иисуса и посвятила Олокуну, африканскому божеству неустановленного пола и такого страшного, что видеть его разрешалось только во сне, да и то со спины. Отправленная жить во двор к невольникам Мария Анхела научилась танцевать раньше, чем говорить, и заговорила сразу на трех африканских языках, приучилась пить натощак петушиную кровь и шнырять меж людей самым незаметным образом, как привидение. Благодаря Доминге она оказалась в суетливой компании черных рабынь, служанок-метисок, индеанок на побегушках, и все они купали ее в своей святой воде, очищали вербеной бога Емайя и вдохновенно ухаживали за ее густыми волосами, которые к пяти годам доходили ей до пояса. Мало-помалу невольницы стали украшать девочку ожерельями самых разных богов: до шестнадцати таких украшений болталось у нее на шее.