В связи с выходом на чешском языке «Кочегара» в переводе Милены Есенской Г. Яноух сказал:

— В повести так много солнца и хорошего настроения. Здесь так много любви, хотя о ней вообще-то не говорится.

— Это не в повести, а у объекта повествования, у молодости. Она полна солнца и любви. Молодость счастлива, потому что обладает способностью видеть прекрасное. Когда эта способность утрачивается, начинается безнадежная старость, увядание, несчастье.

— Стало быть, старость исключает всякую возможность счастья?

— Нет, счастье исключает старость. Кто сохраняет способность видеть прекрасное, тот не стареет.

— Значит, в «Кочегаре» вы очень молоды и счастливы.

— Лучше всего говорят о далеких вещах. Их видно лучше. «Кочегар» — воспоминание о некоем сне, о чем-то, чего, вероятно, никогда не было, Карл Россман не еврей. Мы же, евреи, рождаемся уже стариками.

На вопрос о том, был ли реальный прообраз у шестнадцатилетнего Карла Россмана:

— Прообразов было много и ни одного, Но это все уже в прошлом.

— Образ молодого Россмана, как и образ кочегара, очень живой.

— Это лишь побочный продукт. Я не рисую людей, Я рассказываю истории. Это картины, только картины.

— В таком случае должны быть прообразы. Основа картины — увиденное.

— Предметы фотографируют, чтобы изгнать их из сознания. Мои истории — своего рода попытка закрыть глаза.

О «Приговоре»:

— Я хотел бы знать, как вы пришли к этому. Посвящение «Для Ф.» — не простая формальность. Вы, конечно же, хотели книгой кому-то что-то сказать.

—... «Приговор» — призрак одной ночи.

— Как так?

— Это призрак.

— Но ведь вы написали это.

— Это лишь свидетельство, предназначенное для защиты от призрака.

О «Превращении»:

— …Замза не является полностью Кафкой. «Превращение» не признание, хотя оно — в известном смысле — и бестактно… Разве тактично и прилично — говорить о клопах, которые завелись в собственной семье?

— Разумеется, в приличном обществе это не принято.

— Видите, насколько я неприличен.

— Я думаю, определения «прилично» или «неприлично» здесь неверны. «Превращение»— страшный сон, страшное видение.

— Сон снимает покров с действительности, с которой не может сравниться никакое видение. В этом ужас жизни — и могущество искусства.

Просмотрев пачку новых книг, которые Г. Яноух собирался читать, Кафка говорит:

— Вы слишком много занимаетесь однодневками. Большинство этих современных книг — лишь мерцающие отражения сегодняшнего дня. Они очень быстро гаснут. Вам следует читать больше старых книг. Классиков. Гёте. Старое обнаруживает свою сокровеннейшую ценность — долговечность. Лишь бы новое — это сама преходящносгь. Сегодня оно кажется прекрасным, а завтра предстает во всей своей нелепости. Таков путь литературы.

— А поэзия?

— Поэзия преобразует жизнь. Иной раз это еще хуже.

Г. Яноух рассказал Кафке, что его друг, поэт Эрнст Ледерер[158], пишет свои стихи особыми светло-синими чернилами на какой-то необычной бумаге.

— У каждого мага свой церемониал. Гайдн, например, сочинял музыку только в напудренном, как для торжеств, парике. Писание — своего рода заклинание духов.