Сегодня, будучи военнопленным, я живо представляю себе эту картину и вспоминаю, что большинство из нас испытывали грусть из-за случившегося. Мы были раздосадованы коварством вчерашних союзников. Мы хорошо относились к Финляндии и ее народу, но простить вероломства не могли. Верность долгу была для нас не пустым звуком, и мы высоко ценили ее. На пряжках наших ремней была отчеканена надпись «Meine Ehre Heisst Treue» («Моя честь — моя верность»). Однако мы понимали и то сложное обстоятельство, в котором оказались финны. Отказаться от условий перемирия с русскими и встать на сторону немецких войск означало на том этапе войны утрату суверенитета финского государства. Мы, до известной степени, были в более выгодном положении. Формула безоговорочной капитуляции не оставляла нам особого выбора. Более того, в то время мы ничего не знали о масштабах преследования евреев и истинном характере действий, направленных на их истребление. Если бы нам об этом было известно, то наша преданность фюреру обернулась бы великим предательством по отношению к Германии, потому что нас вынуждали участвовать во многих бесчеловечных акциях.

Но тогда, в ноябре 1944 года, у нас просто не было времени для подобных размышлений. Самым главным в те дни была необходимость вырваться из вражеского окружения. Мы продолжили путь на север. Неожиданно в лицо нам ударил порыв сильного ветра. Он был влажным и пах снегом.

Мы спим в палатке, прижавшись друг к другу, — Штрикер, посредине Генрих и я. Когда Генрих поворачивается с правого бока на левый, мы делаем то же самое. Этот ритуал совершается по несколько раз за ночь. Мы спим таким образом и эту ночь, и все предыдущие. Несмотря на то, что снаружи стоит сильный холод, нам достаточно тепло. Спим на слое еловых веток под тремя одеялами. Каждый подложил под себя куртку, вывернув ее мехом наружу. Наши сапоги расставлены вокруг небольшой печки, огонь в которой караульный поддерживает всю ночь.

Я не знаю точно, сколько сейчас времени. До подъема уже недолго. Знаю только, что рассвета как такового не будет, во всяком случае до полудня. Сезон светлого дня закончился, и в середине ноября здесь, в горах северной Лапландии, наступило время полярной ночи. Сегодня свет появится на горизонте раньше обычного, потому что перестал идти снег, а ветер наконец утих. Я больше не сплю. Осторожно поднимаюсь со своего ложа, натягиваю сапоги, надеваю куртку и выхожу на открытый воздух.

В лицо сразу ударяет холод, от мороза даже слипаются ноздри. Ветер с северо-востока несет массы холодного воздуха и очищает небо от снеговых туч. В эти минуты огромное небо усеяно яркими звездами. Кажется, будто вселенский холод коснулся лишь этой части земного шара. Наши палатки — их двадцать — каждая из которых рассчитана на шестнадцать человек, — покрыты изморозью. Мы установили их прошлой ночью на выкопанных в снегу ямах.

Со стороны полевой кухни доносится звон мисок и котлов. Этот звук мгновенно гасится снегом. Повар разводит огонь для варки кофе. Подхожу к нему и спрашиваю, какова температура воздуха. Оказывается минус 36 градусов по Цельсию. Если он прав, то это абсолютный рекорд. Более низкой температуры до сих пор не было. Неожиданно мой взгляд останавливается на непонятной заснеженной массе, подающей признаки жизни. Это сбившиеся в кучу мулы, накрытые обледенелыми одеялами. Они стоят кругом, прижимаясь друг к другу мордами. Мулы застыли в неподвижности, даже не шевелят ушами, терпеливо пережидая морозную северную ночь. Чувствую симпатию к этим многострадальным животным. Без них мы, пожалуй, пропали бы. Солдаты по праву называют наших четвероногих спутников «товарищ Мул».