Нельзя сказать, чтобы я этого не предвидел, но, оказавшись перед фактом, был в замешательстве. Я бы рассмотрел явку с повинной, если бы это хоть как-то облегчило мое положение. Но какой в этом толк, если абсолютно все равно сдамся я сам или же меня арестуют. Если уж и стоит о чем задуматься, так это о тяжести вины — не моей вины, а Хэчжина. Вины за то, что он ничего не подозревал до того, как все случилось. За то, что погибла мама. Я не исключал, что Хэчжин хочет искупить эту вину, заставив меня сдаться. Или, может, он чувствует ответственность за то, что, узнав о моих деяниях, теперь в ответе за меня. Или он слишком разгневан из-за смерти мамы и моих преступлений и не может меня отпустить. А всю жалость ко мне он выплакал, и она улетучилась.

В итоге, я должен принять решение: Хэчжин или я. Ответ был ясен, но выбрать было сложно. В этом не было ничего странного — у меня еще оставались к Хэчжину чувства. Если их исключить, сделать выбор будет так же легко, как при покупке пары ботинок. Я должен прежде всего думать о практической пользе и цене. Но проблема заключалась в том, что я сейчас покупаю не обувь. Хэчжин был человеком, к которому я относился с большим сочувствием. Что я ни выберу, я буду жалеть об этом до конца жизни. Я оказался в ловушке.

Время неумолимо тикало. Стрелки часов миновали половину и приближались к семи. Я не хуже профессионального рыбака выудил из своей головы мысль, которая со вчерашнего дня плавала в моем подсознании и которую я изо всяких сил старался не поднимать со дна — Надо просто пойти и купить обувь.

Я встал. С этого момента я больше не колебался. В голове сложилась полная картинка, словно давно была запрограммирована моим подсознанием. Переменной, которую надо было принять во внимание, была лишь патрульная машина, которая регулярно объезжала наш район.

Сперва я достал из ящика вещи, от которых надо было избавиться. Сотовый мамы, ее кредитка, жемчужная сережка, ключ от двери на крыше. Я надел перчатки из латекса и бумажными салфетками стер с них свои отпечатки. Затем положил все эти вещи в карман куртки с надписью «Частный урок», которую достал из шкафа. После этого я вышел на крышу и убрал ветровку в стол под навесом. Висевшей у крана тряпкой я стер отпечатки пальцев с крана и с резиновой бочки. Перчатки бросил в гриль и сжег.

Когда я вернулся в комнату, было 7:47. Я заспешил. Из канцелярского ножа я достал лезвие и отломил от него кусочек размером с фалангу пальца. Затем вынул из книжного шкафа две купюры по 50 000 вон каждая, которые отложил на черный день. Кусочек лезвия и деньги я сложил в пакет и, герметично завязав его клейкой лентой, прикрепил у себя на бедре. Потом надел свободные спортивные штаны и рубашку в клетку. Рукава я застегивать не стал. В этот момент снизу раздался звонок в дверь.

Я остановился и прислушался. Донесся тихий звук шагов, идущих к входной двери. Затем дверь запищала и открылась. Примерно через минуту на столе зазвонил мой сотовый. Когда я нажал на кнопку, Хэчжин тихо сказал:

— Спускайся.

Хэчжин стоял у двери в мамину комнату. Прислонившись к ней спиной и скрестив руки на груди, он наблюдал, как я спускаюсь. Когда я дошел до последней ступеньки, я заметил, что в доме, кроме Хэчжина, были еще двое — мужчина с козлиными глазами и мужчина средних лет в черном пальто. Они сидели на диване в гостиной. Наверно, это их Хэчжин недавно впустил в квартиру.