Старый Бучинский, проводив кавалькаду глазами, вернулся к себе, чтобы на досуге заняться важной работой: составить новый список сегодняшних гостей к обеду. Его обязанность состояла, между прочим, в том, чтобы, стоя в дверях столовой, впускать в неё гостей по списку, что и составляло частью приглашение со стороны хозяина, а частью и доклад маршалка о входящем госте. При этом следовало соблюдать большую осторожность, чтобы гостя, более знатного или находящегося в более близком родстве с фамилией Мнишков, не назвать позже менее знатного или менее близкого. И тут приходилось припоминать все самые дальние степени хозяйского родства и располагать по относительному достоинству все гербы польского дворянства, потому что гости занимали свои места за столом в том порядке, в каком они вызывались. И на дальнем конце громадного стола в сто, а иногда в двести и в триста приборов у гостей лежали оловянные ложки вместо серебряных, а вместо жаворонков в соусе или жареных медвежьих лап или бобровых хвостов подавалась обыкновенная баранина, различным образом приготовленная. В скучной работе составления списков особенно удачно помогал старику его ненаглядный сын, его дорогой Ян. Он учился во львовской иезуитской коллегии, хорошо знал историю своей родины и обладал счастливой памятью. В длинном списке гостей одним взглядом указывал он тех, которые должны были сидеть ближе к хозяину, и определял, который из двоих, по-видимому, равноправных гостей должен стоять впереди.

— Ну, твой царевич молодец! — сказал старый Бучинский, застав сына за этой работой. — Совершенно незнакомый ему конь — знаешь, буланый, и не из смирных, — а он вскочил на него, на всём скаку проехал между четырьмя или пятью всадниками, даже не задев никого стременем, и осадил, как гвоздём прибил.

— Ты, кажется, совсем уже решил, ойче, — молвил Ян, — отпустить меня с царевичем. Но подумай, милый, как тебе трудно будет одному управляться со своей хлопотливой должностью...

— А ты не спорь, сын непокорный! — отвечал старик, с невыразимой нежностью смотря в глаза сыну и положив руку ему на голову. — Моя песня спета, а тебе ещё предстоит сделать свою карьеру. Ведь не простым воином я тебя отпускаю, а самым приближённым к царевичу лицом. Ты будешь его церемониймейстером, гофмаршалом, первым министром, секретарём, всем, чем хочешь...

— Но я ещё даже не говорил с ним об этом...

— А не твоё это и дело. Королевский духовник устроит всё так, как будто это сделалось само собой. И вот мой Ян займёт положение, которому будет завидовать сам воевода. А годика через два отец приедет в Москву полюбоваться громадной властью и значением сына.

— Ойче, ойче, мой милый! — сказал Ян, взяв отцовскую руку и крепко её целуя. — Ты-то как, мой дорогой, будешь без меня здесь справляться? И вдвоём мы едва успеваем...

— Себе я возьму двоих помощников, — отвечал старик. — Одному поручу возню с хлопами, другому — надзор за двором, а сам останусь по внутренним и церемониальным делам. Пусть и плохо будет исполняться дело, а всё-таки как-нибудь пойдёт. Но за тебя карьеру составить — нельзя никому поручить. Есть слух, что воевода с князем Константином Вишневецким скоро повезут царевича в Краков — представлять королю. Накануне отъезда мы вспомним, что ему нужна приличная обстановка, и, чтобы одолжить его — мы дадим ему тебя, будто бы на время, в секретари. А до тех пор ты постарайся с ним сойтись по-товарищески... Он человек молодой, добрый, доверчивый, сообщительный, и если ты сумеешь ловко повести дело, то просто будешь держать в руках судьбу московского царства.