– Это ты, что ль? – проверил себя дядя Леша.

– Я, я, – подтвердил я.

– А сказали, что ты разбился в самолете.

– Интриги, – пояснил я.

Дядя Леша быстро-быстро закивал головой. Потом подержал голову в неподвижности и качнул ею слева направо, как бы в осуждение интриг. В стекло снова постучали костяшками пальцев. Дядя Леша надел на лицо прежнее выражение сенатора и удалился.

Я поставил чемодан за барьер, положил сверху плащ и вошел в зал.

Свободных мест действительно не было. Площадка для музыкантов пуста. Значит, наши на перерыве.

Ко мне разбежался официант Адик, красиво держа поднос у плеча. Адик остановился передо мной и стал меня рассматривать, давая мне возможность рассмотреть себя. Насмотревшись на его траченное жизнью лицо, я сказал:

– Посади меня куда-нибудь.

– К иностранцам, – определил Адик, хоть это было против правил.

Он повел меня через зал.

– А мне сказали: ты из самолета выпал.

– Я вместе с креслом выпал, – сказал я.

– И чего? – Адик остановился.

– Как видишь…

– Надо же… А я подумал: ты мне десять рублей должен. Попели мои денежки. Хотел к твоей мамаше пойти, а потом думаю: у человека такое горе, а я со своими вонючими деньгами. Хочешь часы? Швейцарские, с хрустальным стеклом?

Адик поставил поднос на служебный столик, отогнул рукав. На его запястье хрусталем и никелем мерцали часы. Я таких никогда не видел и даже не представлял, что такие могут быть.

– Триста ре, – назначил Адик. Подумал и сбавил: – Ну, двести…

Я ждал, когда он скажет: «Ну, сто». А потом: «Ну, рубль».

– А, черт с ними, – сказал Адик. – Бери так, дарю.

Он снял часы и положил их в мой карман.

– Да ты что? – растерялся я.

– Это мура. Штамповка…

Адик отвел меня на место, а сам заскользил в глубь зала, как конькобежец в одиночном катании. Он наградил меня часами за то, что я выпал с креслом и остался жив. В том, что я остался, было для Адика проявление высшей справедливости, и он радовался за меня и за себя, так как эта высшая справедливость правила и судьбой его, Адика. В середине зала он обернулся и посмотрел на меня из-за подноса.

За моим столиком сидели два иностранца. Вернее, я за их столиком. Один был старый. Он, по-моему, впал в детство и походил на плешивого младенца. Глаза его были голубые и бессмысленные. Второй лет сорока, с лицом, которое может встретиться в любой прослойке и в любой национальности. На своего соседа он не был похож, из чего я сделал вывод, что это не сын и не внук, а скорее всего секретарь.

Я кивнул вместо приветствия. Секретарь деликатно улыбнулся одними зубами.

– Туристы? – спросил я.

Секретарь понял, закивал головой.

– Ве-сна…

– Что?

– Еуроп… ве-сна. Америк… ве-сна…

Подошел Адик, поставил передо мной водку и рыбное ассорти.

– Что он говорит? – спросил я у Адика.

Секретарь что-то залопотал. Адик залопотал в ответ.

Он окончил иняз, знал три или четыре языка.

– Весна, – перевел мне Адик.

– А что это?

– Время года, господи… Они ездят по всему земному шару за весной. Где весна – туда они и перебираются.

– А зачем? – удивился я.

– Старику нагадали, что он осенью помрет. Теперь он бегает от осени по всему земному шару.